Датское лето   ::   Питерс Эллис

К удивлению Кадфаэля, послепевца поднялся Хайвел аб Овейн и, взяв арфу, принялся весьма сладкозвучно петь о женщинах Севера. Этот воин, оказавшийся еще и бардом, был прекраснейшим побегом этого прекрасного древа. Хайвел знал, что делает, его песни разрядили напряженную атмосферу, смягчили сердца. Может, какая-то враждебность и осталась, но во всяком случае утешенный и успокоенный епископ этого не заметил.

И вот они оказались наедине в своей комнате. Дверь оставалась слегка приоткрытой. Было тихо, звуки сонно замирали в ночи. Брат Марк в задумчивости сидел на краю кровати, размышляя над всеми событиями дня. Наконец он сказал с убежденностью человека, обдумавшего все обстоятельства и пришедшего к твердому заключению:

— Он хотел только добра. Он хороший человек.

— Но лишенный мудрости, — отозвался с порога Кадфаэль.

Ночь была темная, безлунная, но при синем мерцании далеких звезд было видно, как время от времени движутся тени между домами — все разбредались на ночлег. Дневной шум сменился покоем, нарушаемым лишь приглушенными голосами, желавшими друг другу спокойной ночи. Это было, скорее, колыхание воздуха, нежели отчетливая речь. Стояло безветрие, и даже еле слышные звуки воспринимались довольно ясно.

— Он слишком доверчив, — со вздохом согласился Марк. — Честность подразумевает честность и в других.

— А ты считаешь, что Блери ап Рису ее не хватает? — спросил Кадфаэль. Проницательность брата Марка порой все еще удивляла его.