Этюды любви и ненависти   ::   Дудаков Савелий

Она заговорила… И голос был не тот, не прежний; слова жестки, обрывисты, суровы: "Вы спрашиваете, кто мне выбил глаз? Казак выбил…"». (Этот рассказ не преувеличение бывшего инсургента. Вот свидетельство крестьянина, участника одного из расстрелов повстанцев в 1863 г.: "Был он мужчина здоровенный, косая сажень в плечах и лбище огромадный… Когда мы его привязали к дереву, он стал нас просить, чтобы мы целились лучше, а то говорит, я больно живуч. И действительно, точно заколдовал он нас. Два раза палили, а он все дрыгается и стонет. Так живьем и закопали"7.) После подавления восстания Окрейц познакомился с Всеволодом Крестовским, автором нашумевшего романа "Петербургские трущобы". Они подружились, и Крестовский поселился на квартире Окрейца. Крестовский тогда работал над романом "Панургово стадо", и нет сомнения, что "шумовскую инсургенцию" он описал со слов Окрейца, особенно столь печальный факт, что "панургово стадо" очутилось в руках "нетрезвых русских живодеров". "Дубельтом" Окрейца стал даже не жестокий усмиритель восстания Муравьев-"вешатель", а его преемник К.П. Кауфман доведший "строгость системы Муравьева… до предела, до которого сам Муравьев никогда бы ее не довел"8. Сомнительный тезис. Как раз Кауфман более подходил на роль "бархатного диктатора". Просто Окрейц в бытность свою инсургентом особой храбрости не проявил: по неясным причинам он отстал от отряда повстанцев и зафиксировал свое алиби на балу у знакомого жандарма.