Так называемая личная жизнь   ::   Симонов Константин

Они перешли в монтажную, маленькую комнату, по стенам заставленную жестянымикоробками с пленкой. Лопатин потянулся за папиросами. Там, в просмотровом: зале, не пришло в голову закурить, было неудобно, а здесь потянуло.

- А вот с этим придется потерпеть, - остановил его режиссер. - Там-то как раз можно, а здесь нельзя: пленка. Зато теплей. Топят скверно, как всюду, но кубатура малая - к концу работы надышим. Давайте свирепствуйте.

Лопатин вынул из полевой сумки сложенный пополам сценарий, разогнул его и начал "свирепствовать". В таких делах он и до войны не отличался человеколюбием. Гордился в собственных очерковых книжках точным обращением с фактами и презирал литературное вранье - первый признак приблизительного знания предмета.

А в сценарии написанном по его очерку, вранья было хоть отбавляй. Особенно его разозлило, что сценарист, прежде чем дать погибнуть героине, зачем-то заставил попасть ее в плен, давать высокопарные ответы на длинном и глупом допросе, а потом каким-то чудом бежать, бросив в немцев гранату, которую они, дураки, конечно, но догадались у нее отобрать.

- Вы прямо как бульдог, - одобрительно сказал режиссер. - А нельзя ли все-таки не так, по-глупому, но оставить этот допрос? Написать его по-другому и другими словами?

- Нельзя.

- Почему нельзя?

- Потому что не знаю этого. В плену не был, на допросах не отвечал. А о том, чего не знаю, не пишу. Как пленных немцев допрашивают, видел, а как они допрашивают - не знаю.