JК
За пушкинской строкой :: Бэлза Святослав
Страница: 10 из 15Иное дело Моцарт! Его, казалось бы, бесхитростное объяснение свидетельствует о поразительной чистоте и возвышенности натуры:
Он же гений,
Как ты, да я. А гений и злодейство
Две вещи несовместные...
Эта фраза, как бы вскользь оброненная солнечным Моцартом, потрясает уязвленного Сальери: в одно мгновение рухнуло столь тщательно возводившееся им в собственном сознании построение, при помощи которого обосновал он и выносил чудовищное злодеяние. В смятении начинает он лихорадочно перебирать все читанное и слышанное когда-то, стремясь непременно вспомнить хоть какой-нибудь "прецедент": самого себя убедить в том, что "гений и злодейство" вполне совместимы. Услужливая память подсказывает ему предание о титане итальянского Ренессанса. Но оно не слишком достоверно.
Пушкинский Сальери ловит себя на том, что внутренне отвергает - хотя и цепляется за нее - припомнившуюся ему легенду о Микеланджело Буонарроти (1475-1564). Со свойственным ему безграничным презрением к людям приписывает он ее "тупой, бессмысленной толпе". Однако отнюдь не "толпа" повинна в возникновении подобных "сказок", а именно разноликие сальери, какие окружали и Микеланджело и самого Пушкина.
Клеветой, вероятно, порождена и басня, о которой писал Н. М. Карамзин в "Письмах русского путешественника": "Показывая Микель-Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью, но анекдот сей совсем невероятен".
Он же гений,
Как ты, да я. А гений и злодейство
Две вещи несовместные...
Эта фраза, как бы вскользь оброненная солнечным Моцартом, потрясает уязвленного Сальери: в одно мгновение рухнуло столь тщательно возводившееся им в собственном сознании построение, при помощи которого обосновал он и выносил чудовищное злодеяние. В смятении начинает он лихорадочно перебирать все читанное и слышанное когда-то, стремясь непременно вспомнить хоть какой-нибудь "прецедент": самого себя убедить в том, что "гений и злодейство" вполне совместимы. Услужливая память подсказывает ему предание о титане итальянского Ренессанса. Но оно не слишком достоверно.
Пушкинский Сальери ловит себя на том, что внутренне отвергает - хотя и цепляется за нее - припомнившуюся ему легенду о Микеланджело Буонарроти (1475-1564). Со свойственным ему безграничным презрением к людям приписывает он ее "тупой, бессмысленной толпе". Однако отнюдь не "толпа" повинна в возникновении подобных "сказок", а именно разноликие сальери, какие окружали и Микеланджело и самого Пушкина.
Клеветой, вероятно, порождена и басня, о которой писал Н. М. Карамзин в "Письмах русского путешественника": "Показывая Микель-Анджелову картину Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему моделью, но анекдот сей совсем невероятен".