Альбинос   ::   Майринк Густав

Со строго дозированными интервалами, с какой-то нечеловеческой точностью стали приходить его отчеты об экспериментах по физиологии и вивисекции, которые он, «во искупление чужой вины и на благо науки», осуществлял на маленьком Мануэле – ведь «с твоего молчаливого согласия он не является моим ребенком» – так, как их можно проводить лишь на существе, более далеком твоему сердцу, чем какая-нибудь подопытная крыса.

А фотографии, которые прилагались, подтверждали ужасную правоту его слов. Когда приходило очередное письмо и передо мной клали запечатанный конверт, я готов был сунуть свои руки в пылающий огонь, чтобы болью заглушить боль той изощренной пытки, которая раздирала меня при мысли – вновь, с самого начала, переживать этот невыносимый кошмар, через все стадии которого медленно, ступень за ступенью, смакуя каждую деталь, вел меня Кассеканари.

Лишь надежда наконец-то, наконец выяснить настоящее местопребывание Кассеканари и спасти несчастную жертву удерживала меня от самоубийства.

Часами лежал я перед Распятием, моля Бога ниспослать мне сил, чтобы смог я, оставив очередное письмо нераспечатанным, сжечь его.

Но сил на это у меня так и недостало.

Снова приходило письмо, и снова я вскрывал его и – падал без сознания. Но если я открою ему его ошибку, терзал я себя, его ненависть обратится на моего сына, а тот, другой, – невинный – будет спасен!

И хватался я за перо, чтобы обо всем написать, доказать.

Но мужество всякий раз покидало меня – я хотел, но не мог, я мог, но не хотел, – и молчание превращало меня в соучастника: я тоже истязал бедного маленького Мануэля – сына моей возлюбленной Беатрис.