Двадцать седьмая теорема этики   ::   Стругацкий Борис

— Нет, не думаю, — ответил Иван обстоятельно. — Я полагаю, они ее еще раньше демонтировали. А прапор, он более — по мелочам. В свою личную пользу… Подождите, Стас Зиновьич, не вылезайте пока. У меня в багажнике есть кое-что, размер, может быть, и не совсем подходящий, но все-таки получше будет, чем это ваше больничное хламье…

— Хорошо, — сказал он послушно. — Жду.

Надо было еще разок попробовать просчитать ситуацию. В одиночку. Без Эдика. Без Кузьмы Иваныча. Без Николаса. Без команды, которую он любил сейчас больше всего на свете. (Без ансамбля. Сам, бля. Один, бля…). Без знаменитого своего Министерства Проб и Ошибок, дороже которого ничего у него никогда не было и быть не могло… Где-то я просчитался, подумал он. Чего-то очень важного я не понял вовремя (давно, очень давно!), и именно поэтому оказался сегодня в этой холодной луже…

«Колбаса из человечины…» Нет, это не то, это лишь фигура речи. Что-то другое он сказал мне давеча. Не давеча, конечно, а много лет назад, когда ничего еще не было решено, когда все еще только начиналось и ничто еще не выглядело окончательным. (У президента Красногорова — начиналось, а у член-кора Киконина уже все решено было и шло полным ходом)…

«Предназначение даруют боги. И тот, кто получил этот дар, сам становится одним из них… Ты даже и представить себе не можешь, мой Стак, какая это редкая вещь — ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ!..»…

Виконт, дружище, ты остался теперь у меня один.