JК
Красные курганы :: Елманов Валерий
Страница: 109 из 109Как же так?
– Я говорю: не стерпел он. Понимать надо. Взял и отвернулся от закоснелого грешника. А когда господь от человека отворачивается, это значит, что он ему больше заступой быть не желает. Ну а тот, другой, рад-радешенек.
На другом конце лагеря рыцарей ордена в эти же дни и даже чуть ли не в то же самое время возникал иной, но столь же душещипательный разговор о схожих событиях:
– А с братом Ламбертом-то слыхали, что содеялось?
– А что такое?
– Да он сразу же, как оглох, денно и нощно из шатра не выходил – все богородице молился.
– Ну и…
– Вот тебе и ну. Она же милостивая. Видит: раскаялся человек. Взяла щипцы и давай ему в ушах ковыряться, куда черт залез.
– Ты того! Не поминай нечистого на ночь.
– Да я о его посрамлении.
– А-а, ну тогда ничего, валяй.
– Так вот, долго она там ковырялась. Наконец ухватила его за хвост и давай тащить наружу.
– И что?
– А то. Богородица все-таки. Разве она не осилит рогатого. Вытащила. Только нечистый одно ухо зубами успел порвать или когтями. А может, рогами упирался. Откуда я знаю. Ведомо лишь, что кровь у Ламберта оттуда хлестала. Зато сейчас он на одно ухо уже слышит.
И тут же на помощь рассказчику приходил другой, со схожей и столь же душещипательной историей:
– А вот что получается, братья. Ламберт-то – простой рыцарь, а богородица его простила. Геривенд же – комтур, а, после того как ему тоже черти в уши забрались, он только головой тряс, вино пил да сквернословил.
– Я говорю: не стерпел он. Понимать надо. Взял и отвернулся от закоснелого грешника. А когда господь от человека отворачивается, это значит, что он ему больше заступой быть не желает. Ну а тот, другой, рад-радешенек.
На другом конце лагеря рыцарей ордена в эти же дни и даже чуть ли не в то же самое время возникал иной, но столь же душещипательный разговор о схожих событиях:
– А с братом Ламбертом-то слыхали, что содеялось?
– А что такое?
– Да он сразу же, как оглох, денно и нощно из шатра не выходил – все богородице молился.
– Ну и…
– Вот тебе и ну. Она же милостивая. Видит: раскаялся человек. Взяла щипцы и давай ему в ушах ковыряться, куда черт залез.
– Ты того! Не поминай нечистого на ночь.
– Да я о его посрамлении.
– А-а, ну тогда ничего, валяй.
– Так вот, долго она там ковырялась. Наконец ухватила его за хвост и давай тащить наружу.
– И что?
– А то. Богородица все-таки. Разве она не осилит рогатого. Вытащила. Только нечистый одно ухо зубами успел порвать или когтями. А может, рогами упирался. Откуда я знаю. Ведомо лишь, что кровь у Ламберта оттуда хлестала. Зато сейчас он на одно ухо уже слышит.
И тут же на помощь рассказчику приходил другой, со схожей и столь же душещипательной историей:
– А вот что получается, братья. Ламберт-то – простой рыцарь, а богородица его простила. Геривенд же – комтур, а, после того как ему тоже черти в уши забрались, он только головой тряс, вино пил да сквернословил.