На берегах тумана   ::   Чешко Федор

Думал это Торк, думал, а потом и говорит меняле: «Ежели ты, гнилобрюхий, мне не сознаешься, какую гадость с девкой моей сотворил, так не допущу я к тебе Гуфу, пускай хоть всю ночь добивается». А меняла не то что словечко единое вымолвить — и дышит уже трудно, с клокотанием. Да ничего, признался, деваться-то ему некуда. А что он рассказать не сумел, то Куть, хохоча, добавил...

Раха примолкла на миг, обмакнула в горшок палец. Подумав, снова подвинула варево к огню. Насторожившийся было в своем углу Леф снова заскулил от разочарования. Хон нетерпеливо пристукнул кулаком по колену:

— Гляди, ой гляди, Раха: треснет мое терпение — враз космы на кулак намотаю! Не обстругивай ты мне душу, досказывай до конца!

— Ну какой ты... — надулась Раха. — И сам-то ничего не умеешь рассказать толком, и мне позволить не хочешь... Слушай уж, недолго теперь. Ларда с менялой так уговорилась, что отдаст он ей нож за хорошую крепкую шкуру и какую-нибудь еду повкуснее, и чтоб той еды было много — столько, сколько она едва-едва осилит дотащить. А где девке такое взять? Своего ведь нет ничего — мала еще свое-то иметь, а Мыце рожей в очаг легче, чем пищу чужому отдать. И (вот поди ж ты!) умудрилась девка то сотворить, что и Торку самому не под силу, и никому не под силу: дикого круглорога выследила да завалила. Плохоньким ножиком завалила, которым Мыца пищу крошит, — говорит, будто искать недосуг было.