Самшитовый лес   ::   Анчаров Михаил

Не пора ли внести в эту формулу насчет любви и голода еще третий элемент - тягу к необыденному? Что с вами? Людмила Васильевна отвернулась, всхлипнула, приложила к глазам чайное полотенце, потом повесила его на спинку стула, вытянула нижнюю губу и подула снизу вверх, чтобы глаза просохли и краска не потекла, и сказала погрубевшим голосом: "Нас не понимают"-и у Сапожникова стиснулось и заныло сердце - он сразу вспомнил.

- А я знаю, жизнь важнее ее смысла, - сказала она. - А вы все анализируете, все разбираете, разъедаете... Все проклятый ваш анализ. Разбираете дом на кирпичи, а потом жалуетесь, что дует...

Да, дует. Все вспомнил Сапожников, когда сидел у Людмилы Васильевны, хорошей женщины. Ветер такой идет по миру, что выбивает слезу. И не в горестных историях тут было дело, то же самое и со смехом бывает. Смеется человек, а потом догадывается, что смеется по чужому заказу, потому что боится оглянуться на жизнь, которую прохохотал не своим смехом. И впору заплакать или сглотнуть пулю и хоть тем остановить свой смех, похожий на закатывающийся гогот человека, которого щекочут до смерти.

А он очень старался понять, честно, как голодный: искусство, техника, биология, история, отношения - во всем хотелось разобраться, подвергнуть анализу, объяснить. Пока не затлел торф под ногами.

- Заходите как-нибудь еще, - сказала Людмила Васильевна.

- Ладно, - сказал Сапожников. - Я вам подарю портрет Эйнштейна или Шаляпина... а может быть Жана Габена. Можно еще Есенина... На выбор, кого хотите.

- Я повешу его над сервантом, - сказала она.