Самый далёкий берег   ::   Бушков Александр Александрович

— Почему?

Стрекалов сказал без улыбки, совершенно серьезным тоном:

— Потому что существует длиннейший и обширнейший список ограничений иоговорок, который даже я со своей склонностью к гусарству и пренебрежению регламентами нарушать не берусь… Это как-никак время, Степаныч. Давным-давно прошедшее, и прошедшее именно так, а не иначе.

— Да я понимаю! — быстро сказал Кирьянов. — Хроноклазм… Стрекалов поморщился:

— Грамотные все, книжек начитались… Но в принципе все верно. Хроноклазмы, а как же. Куда от них денешься, родимых. А посему, как легко догадаться, осторожность возведена даже не в куб, а в культ. Чтобы чего-нибудь ненароком не покорежить. Я, конечно, говорю не о пресловутом “парадоксе убиенного дедушки” — тут все сложнее. В случае серьезного нарушения уже однажды бывшего последующая линия времени искажениям не подвергается. Грубо говоря, можешь не только своего дедушку завалить, но и перестрелять полгорода с ним за компанию… Вкупе с дюжиной самых что ни на есть исторических личностей — Наполеона со всем его генеральным штабом, Ивана Грозного с боярской думой…

— Развилка, а? — сказал Кирьянов завороженно.

— Неплохо для дилетанта, — благосклонно кивнул Стрекалов. — Именно, обер-поручик. На “точке вмешательства” возникнет развилка, и может этих развилок образоваться столько, что целая академия не сочтет. Но именно здесь и таится философский препон. Галактическое морали-тэ.