Слепой боец   ::   Горишняя Юлия

Горе в тиши громче.

Слышны будьте, струны!

Он ничем больше не мог помочь Гэвину — как друг. Он ничего не мог сделать с этим походом — как капитан. Но певцом-то он оставался, и как певец он был — сам Йиррин, сын Ранзи, а не имовалгтан на чужом корабле, пересевший в первый круг на советах всего два месяца назад. И как певец он сделал все, что мог, — вставил в эту гинхьоту две нужные строчки…

И все-таки — честно говоря — он сам удивился тому, что происходило, пока он пел, —  то есть полупел, полуприговаривал под ритм струн, — звук струн был и вправду звонкий, арфу Йиррин всегда так берег во всяком походе, как ничто больше, — кроме разве что капитана. (А капитана обычно дружинники прикрывают — как это говорится — «от всего, кроме судьбы», случается — и собственным телом вместо щита заступят от лихой стрелы, если не найдется другого способа. Поэтому-то капитаны и гибнут реже.)

Он пел, а в это время к костру, заслышав звук струн, подваливал люд с других сторон; некоторые, постояв, потом бежали к своим, если там остался приятель, — мол, пойдем, послушай — не пожалеешь. Когда Йиррин закончил, его попросили повторить, чтоб запомнить слова получше и чтобы услышали те, кто только что подошел.

— Повторить? — спросил Йиррин.

— Отчего бы нет, — сказал Гэвин.

Гинхьота — не «воодушевление дружины». Если ее нужно повторять — это в похвалу, а не в укор. Йиррин сказал ее еще раз. Потом еще раз.