Слепой боец   ::   Горишняя Юлия

Анх, Дикий Гусь, — сегодня щедрыми словами было сказано о твоем копье! — прошу тебя, будь здесь, и, может быть, тебе придется побеждать вновь…



ПОВЕСТЬ О МОНАСТЫРЕ

На рассвете в тот день ловцы в каждой дружине запели-заговорили «воодушевление дружины»; это такая песня, в которой арфа не нужна, а часто бывает не нужно и то, чтобы кто-нибудь понял слова. Все это были разные песни. Большею частью хорошие песни и сказанные так, как подобает. И прозвучавшие вместе, они могли бы двинуть на бой стадо овец, мирно пасущихся на лугу, а не то что дружины, распаленные до того, что видимое их спокойствие просто-таки светилось белым светом, как железо, когда оно почти плавится — что самый последний после бурого, красного, оранжевого и соломенного, самый горячий, убивающий свет.

Чувство нереальности, все нараставшее в Сколтисе, сложилось именно с этими звуками (постороннего ужаснувшими бы нестройностью, если бы не ужаснули смыслом) азаставило наконец его сознание заметить себя и облечь в слова.

Для человека, начавшего какое-то дело, в которое, кроме него, оказывается вовлечено еще множество людей, с какого-то времени происходящее становится больше его самого; уж не он — а дело влечет его; то, что еще недавно было только замыслом, а потом словами, а потом — делами, еще немедленными и подвластными, — вдруг обретает своего собственного грозного демона; а над монастырем рассвет, а слова певца, стоящего рядом, твоего же всегдашнего певца, вдруг становятся страшными — как наваждение.

— Палли, — сказал Сколтис, превозмогая это. — А где ж твоя песня?

— А меня на твоем пиру еще не угостили, капитан, — сказал Палли Каша, как всегда, вымогая подарки.