Облава   ::   Хомченко Василий Фёдорович

Ветка вздрогнула, перечеркнула Большую Медведицу, словно пытаясь смахнуть её с неба.

— Сова, — сказал Михальцевич. — Глаза зеленые.

Птица, напуганная голосом, улетела.

— Слушай, поручик, — заговорил Шилин, — с мандатом нам больше таскаться нельзя. Надо, пожалуй, разойтись.

— Почему нельзя? Мандат ещё послужит. Перейдём в другую губернию.

— За казну свою, дорогой, хлопочешь. На парижскую баню не хватит. Кстати, а ты был в Париже?

— Нет.

— Какое совпадение, и я не был.

— Иронизируешь, Илларион Карпович. А казна моя, конечно, скудновата. Ну чем мы особенно разжились?

— А раньше, в отряде?

— Да тоже все по мелочи.

— Врёшь ты, поручик, как газеты. Что-то я начал в тебе сомневаться. Сбежишь от меня и продашь.

— Подозреваешь в коварстве? Ну, за это время можно было проверить, кто я и что я.

— Кругом, дорогой, коварство. Возьми хоть вот эту берёзовую ветку, что на нас глядит. Только что она дала приют птице. А завтра из неё сделают лук и стрелой убьют ту птицу.

— Философия, — сказал, зевая, Михальцевич. — Философия, которой я никогда не понимал и не любил.

— Ладно, давай помирать.

— Что ещё за страхи? — повернулся в норе Михальцевич. — Что значит — помирать?

— Философически, друг мой. Один древний грек утверждал: засыпая, мы умираем. А когда просыпаемся — рождаемся снова. Вот так бы взять да родиться совсем другим. Или проснуться лет на десять назад.

Шилин лежал на спине и смотрел в небо.