Хольмгард   ::   Романовский Владимир Дмитриевич

 — Еще, еще! Молодец! Еще… листья шуршащие…

Князь следил, как Хелье что-то потянул, как-то изловчился, стоя на коленях перед расставившей ноги Ингегерд, наклонился на бок, неестественно выгнул плечи, и вдруг плавно распрямился, держа в руках что-то очень маленькое и красное. Еще изловчившись, одной рукой он вынул из сапога нож, сморщился, закусил губу, задышал звучно носом, и перерезал пуповину. Бросив нож на пол, он перевернул существо в руках, примерился, и шлепнул слегка розовую мякоть двумя пальцами. И еще раз. Мякоть вдруг издала какое-то совсем тоненькое верещание. И зашлась плачем. Славянским.

— Держи, князь, — сказал Хелье, — только осторожно. Сейчас мы эту гадость обмоем.

Князь, раскрыв глаза очень широко, взял гадость и заглянул гадости в лицо, и вдруг сказал:

— Но это же девочка.

— А у меня другие не получаются, — сообщил Хелье. — Нужно было о повитухе вовремя думать. В следующий раз подумаешь, может и будет мальчик.

— А? А? — спросила Ингегерд.

— Дай ей подержать, — сказал Хелье. — Дай, только осторожно. Мордочкой вниз. Вот, правильно. На грудь ей клади. Ишь, какую отрастила. Правее. Прямо на сосок.

Существо верещало жалобно и пронзительно и вдруг, найдя ртом сосок, замолчало и чего-то там стало делать, с соском.

— Ай, какое… какая, — сказала Ингегерд, и лицо ее расплылось в совершенно дурацкой улыбке.

— Ноги можешь опустить, — заметил ей Хелье. — Сейчас мы ее у тебя возьмем и обмоем.

— Как звали мать Крестителя? — спросил Ярослав.

— Это которая сестра Добрыни? — осведомился Хелье.

— Да нет же! Крестителя! Иоаннеса.

— А… Элисабет. Ежели по-гречески.

— А по-славянски?

— Не знаю.