JК
Змеесос :: Радов Егор
Страница: 112 из 351Или ты забыл, кто ты такой?!
— Я — это я, а ты, папка, дурак, — упрямо сказала Антонина. — Ты не понимаешь, что я отдам честь только богу.
— Какому?
— Ну что тебе, рассказать все его надпрошлое? Мне кажется, это великое существо, и оно будет со мной в веках и световых годах.
Коваленко замолчала, представив себе что-то ценное.
— Как знаешь, стерва, — проворчал Артем, отворачиваясь к стене. — сделай уроки и живи, как хочешь. Пусть свершится твое падение. Я всего лишь здесь и только отец. Да здравствует Федоров!
— Я согласна с этим, о, мой тятя! — серьезно проговорила Антонина и решила уйти гулять. И было все.
На бескрайней, как степь, улице, стояли великие дома со светом и огнем, и бывшие Владимиры и Лао сидели везде, обращенные в Месропов и в Миш и в другое произвольное имя; восторженные фонари удачно заменяли солнце, разные предметы путались друг с другом, как волосы в бородке вождей; улицы зияли, как площади, как утренние лица, как сырные деревни, как медовый сеновал ура! ура! это бывший Джон, а этот был просто зверем и отгрыз у Кати лямочку, и ее тело открылось, будто
впервые — в красивом театре, и вся публика тут же встала с мест, словно на сцену вышел Высший, и хлопнула своими руками о другие свои руки; и улицы были вокруг, и шумели, как брюзжащий человек.
И эта улица была перед лицом, готовая к поглощению себя, и девичьи ножки имели каблуки, чтобы стучать по застывшему гудрону, который именовался «асфальт», и Антонина Коваленко начинала свой путь.
Этот путь.
— Я — это я, а ты, папка, дурак, — упрямо сказала Антонина. — Ты не понимаешь, что я отдам честь только богу.
— Какому?
— Ну что тебе, рассказать все его надпрошлое? Мне кажется, это великое существо, и оно будет со мной в веках и световых годах.
Коваленко замолчала, представив себе что-то ценное.
— Как знаешь, стерва, — проворчал Артем, отворачиваясь к стене. — сделай уроки и живи, как хочешь. Пусть свершится твое падение. Я всего лишь здесь и только отец. Да здравствует Федоров!
— Я согласна с этим, о, мой тятя! — серьезно проговорила Антонина и решила уйти гулять. И было все.
На бескрайней, как степь, улице, стояли великие дома со светом и огнем, и бывшие Владимиры и Лао сидели везде, обращенные в Месропов и в Миш и в другое произвольное имя; восторженные фонари удачно заменяли солнце, разные предметы путались друг с другом, как волосы в бородке вождей; улицы зияли, как площади, как утренние лица, как сырные деревни, как медовый сеновал ура! ура! это бывший Джон, а этот был просто зверем и отгрыз у Кати лямочку, и ее тело открылось, будто
впервые — в красивом театре, и вся публика тут же встала с мест, словно на сцену вышел Высший, и хлопнула своими руками о другие свои руки; и улицы были вокруг, и шумели, как брюзжащий человек.
И эта улица была перед лицом, готовая к поглощению себя, и девичьи ножки имели каблуки, чтобы стучать по застывшему гудрону, который именовался «асфальт», и Антонина Коваленко начинала свой путь.
Этот путь.