Моня Цацкес - Знаменосец   ::   Севела Эфраим

С обеих сторон лениво, напоминая лай уставших собак, постреливала артиллерия, и для опытного солдатского уха это было верным признаком, что бой, слава Богу, идет к концу.

Ну, что там, еще стреляют? — разморенным, сонным голосом спросил Моня.

Он лежал на широкой деревенской кровати, а сын Божий со старой иконы смущенно глядел на него. Ибо Моня лежал бесстыдно голым. Как мать родила. Слегка прикрыв срам уголком простыни.

Дородная баба, босая, полуодетая, с распущенной косой и болтающимися под рубашкой огромными грудями, выглянула в окошко и певуче подтвердила:

— Стреляют, милый, стреляют. А чего им не стрелять? Снаряды, чай, не свои, а казенные.

— Ну, тогда, баба, иди ко мне, — великодушно позвал Моня. — Еще разок успеем.

— И то дело, — охотно согласилась баба, снимая через голову юбку. — Это ведь как в народе сказано? Солдат спит — служба идет.

На большой русской печи, в чей побеленный известью кирпичный бок уперлась спинкой кровать, за ситцевой занавеской замерли с открытыми ртами дети, а сивый дед приложил ладошку к уху:

— Чего, чего солдатик сказал?

Пятилетняя девочка неохотно оторвалась от дыры в занавеске и шепотом пояснила деду:

— Иди, говорит, баба ко мне. Еще разок успеем.

Окуляры бинокля, многократно сократив расстояние, прощупывают окрестность: сельский плетень, на кольях которого сушатся глиняные горшки и кувшины, веревку с бельем… На белье движение бинокля замедляется.