У него почему-то оголены икры, а на шее – красный газовый шарф; ее грудь едва прикрыта, и, когда машину бросает на ухабах, ослепительно розовые, разбухшие соски показываются в вырезе блузки. Нужно найти, где бы провести вечер, но всюду лишь лес, и те немногочисленные заведения, что по какой-то случайности попадаются им на пути, закрыты. Наконец-таки они тормозят у ресторанчика: огромная, во все стороны простирающаяся стена, на ней – едва различимая вывеска. Их встречает тучный тип в серых брюках железнодорожного кондуктора, на вид какой-то бесполый. Он трясет животом, похожим на загустевшую манную кашу, и вдруг спускает форменные штаны до колен… У типа действительно совершенно голо между ног, как у куклы-пупсика! Поборов стеснение, Ташка достает из сумочки новенькие акварельные краски и рисует ему пониже живота все недостающее. Получается очень похоже. Тип гладит себя, осторожно, чтобы не размазать свежую краску, но коричневатое пятно все же остается на подушечке указательного пальца. Он пробует пятно на вкус, улыбается и, повернувшись задом, открывает перед посетителями тяжелую дубовую дверь…
Ташка очнулась, зажмурилась и недовольно втянула плечи. Солнце било в стекло, подсвечивая грязные брызги и растворяя в мареве безумно далекий горизонт. Вздрагивала выцветшая занавеска за спиной водителя. Было так неуютно, словно у твоего дома внезапно снесло крышу.
Автобус окунулся в поросшую кустарником впадину и, истерично зарычав, пыхтя парами бензина, медленно пополз на гору.. Небольшая, невзрачная, неведомая, она нисколько не боялась Ташки, подергивала длинным хвостом и повторяла: „Фьюи… фьюи…“