Диалоги (март 2003 г.)   ::   Гордон Александр

Почему дети, оказывающиеся в больницах, в лагерях пионерских или в бойскаутских, отделённые от родителей и испытывающие тревогу по этому поводу, рассказывают друг другу страшные истории? Это же нелепая ситуация: ведь и так плохо, зачем усугублять ситуацию этими рассказами? Но происходит очень важная вещь – ужас разрыва, когда ужас новой ситуации переводится в понятную вещь, переводится в страх.

П.Т. Визуализируется.

А.Т. Визуализируется в рассказе, в сюжете. Все вместе кричат. И в конце концов от этого явления можно под одеяло, например, спрятаться. И ведь есть очень большая литература, которая именно так объясняет эти технологии транспозиции ужаса в страх; объясняет, например, функцию волшебных сказок. Вспомните сказки или песни, которые рассказывают детям. Первая песня это колыбельная «придёт серенький волчок и утащит за бочок». Другая сказка «Колобок», где происходит беспрерывное поедание этого бедного колобка. Ещё забавная вещь, что наши литераторы или педагоги такой направленности многие из этих сказок архаических переделывали, чтобы дети не пугались. Нужно рассказывать так, чтобы ребёнок не пугался. Но тогда сказка утрачивает собственную функцию.

П.Т. Но там ведь ещё, так сказать, с языком проблема. Дума же запретила, как говорится, непарламентские выражения.

А.Т. Что, слово «смерть» запретила?

П.Т. Нет, но в сказках же не всегда, так сказать, литературным языком всё рассказано.

А.Т. Языком, который единственно действенен и сюжет, который единственно действенный. На самом деле, эти сказки архетипичны, там есть основные типы.

П.Т. Ты имеешь в виду, что страх – это какой-то одомашненный ужас?

А.Т. Да.

П.Т. Как если бы был поросёнок вместо вепря.

П.Т.