Эоловы арфы   ::   Бушин Владимир

Энгельс понял, что сейчас начнется серьезный разговор, и, предчувствуя бесполезность этой затеи, захотел отодвинуть, отсрочить ее. Он встал, подошел к окну.

- Хотите вспомнить, что там, за окном? - по-своему понял собеседника и умилился Ханчке.

- Да, - ответил Энгельс. - Жаль, что почти ничего не видно.

Но едва он взглянул в окно, как сквозь смутные очертания в памяти всплыл с четкостью хорошо изученного квадрата оперативной карты тот вид, который откроется отсюда днем.

- Конечно, Фридрих, вы стали совсем другим человеком, - сказал Ханчке, когда собеседник снова сел рядом, - не таким, как все ожидали.

- Гораздо хуже? - усмехнулся Энгельс.

- Вы помните день своей конфирмации? - не отвечая на вопрос, спросил Ханчке.

- Помню. Это было в марте тридцать седьмого.

- Да, в марте. Но я спрашиваю не о дате. Помните ли вы свое душевное состояние в тот день?

- Кажется, я очень волновался тогда...

- Кажется! - Ханчке укорно повысил голос, и темные углы зала так же укорно повторили: "Кажется!.. Кажется!.. Кажется!.." - Получая благословение, вы были столь взволнованны, что это не только поразило, но даже напугало ваших родителей. Вот как глубоко вы переживали таинство своего приобщения к церкви.

- Было такое, было, - стараясь не обидеть учителя, неопределенно проговорил Энгельс.

- А помните ли вы, что писали религиозные стихи? - проникновенно и сожалеюще спросил старик.

Фридрих помнил.