Тридцатилетняя война   ::   Шиллер Фридрих Иоганн Кристоф

Валленштейн не видел пред собой ничего, кроме армии, отчасти равнодушной ко двору, отчасти озлобленной против двора, — армии, привыкшей слепо преклоняться пред его властью, дрожать пред ним, своим законодателем и судьёй, в благоговейном трепете, словно веления рока исполнять его приказания. В безмерной лести, расточаемой его всемогуществу, в дерзком издевательстве над двором и правительством, которое позволяла себе бесшабашная военщина и извинением которому служила дикая разнузданность лагеря, ему чудились сокровенные помышления армии, а смелость, с которой решались порицать действия самого монарха, казалась ему залогом готовности войск отказаться от верности столь презираемому государю. Но наистрашнейшим препятствием оказалось для него именно то, что он считал таким лёгким: все его расчёты разбились о верность его войск своему долгу. Опьянённый владычеством над этими необузданными толпами, он приписывал всё своему личному значению, не различая, в какой степени он им обязан самому себе и в какой — своему сану. Всё трепетало пред ним потому, что он был носителем законной власти, потому, что повиновение ему было долгом, потому, что его авторитет опирался на величие престола. Величие само по себе может вызвать изумление и страх, но лишь законное величие вызывает благоговение и покорность. Этого решающего преимущества он лишился с того мгновения, как открыто объявил себя преступником.

Фельдмаршал Илло взялся разведать помыслы командиров и подготовить их к шагу, которого от них ожидали.