За хлебом   ::   Сенкевич Генрик

Опять она чувствует под ногами доски платформы, снова обнимают ее руки - руки отца, а не палача, и голова ее склоняется на отцовскую грудь.

Очнувшись от обморока, Марыся увидела, что отец лежит лицом вниз подле нее; все его тело сотрясали тяжкие, горькие рыдания, от которых, казалось, разрывалась его грудь.

- Марыся, - проговорил он, наконец, прерывающимся от рыданий голосом, прости меня, дочка...

Девушка поднялась, нащупала в темноте его руку и, прижав к ней бескровные губы, прошептала:

- Да простит вас Иисус Христос, как я вас прощаю.

Из бледной полосы света, озарившего небосклон, выплывала большая, ясная, полная луна, и снова стало твориться что-то странное. Марыся увидела, как от луны отрываются роями, словно золотые пчелки, маленькие ангелочки и, шелестя крылышками, спускаются к ней по лучам, мелькают, кружась, и поют детскими голосами:

- Отдохни, усталая девушка! Отдохни, бедная пташка! Цветик полевой, терпеливый и тихий, отдохни!

Распевая, они потряхивали над ней чашечками белых лилий и маленькими серебряными колокольчиками, которые нежно звенели:

- Спокойного сна тебе, девушка! Спокойного сна тебе! Сна... сна... сна!

И ей сделалось так хорошо, так светло и спокойно, что она уснула.

Ночь проходила и уже бледнела. Рассветало. Мачты и трубы стали выступать из мрака, как будто приближаясь. Вавжон стоял на коленях, склонившись над Марысей.

Он думал, что она умерла.