Неизбежное   ::   Джин Яна

Хмельными глазами он ищет черту,

за которой вода

разглажена в небе, которое тут,

как везде и всегда,

похоже – с каким бы пространством ни спарить его –

на себя самого.

Его неуменье меняться

ввергает в печаль.

У того,

кто с этой печалью знаком, не просохнет слеза,

пока не забудут привычку слезиться глаза…

А в небе, разглаженном тоже, парит одинокая птица –

чёрточкой чёрной на чистом холсте –

для глаз, не способных слезиться;

для глаз же, готовых не только ко зренью, –

черта,

за которою боль переходит в паренье –

и не важно уже ни черта.

Не вaжно, что некому высказать боль:

так приходит пора для пера.

Ненaсытный в надеждах уходит Иов.

И приходят дзен-мастера.

По привычке на пристани бруклинской каждые сутки

старик напевает простую мелодию о проститутке,

мечтающей, будто ей дарят цветы-незабудки.

Но голос его, застревая в зубах, не поспевает за музыкой.

Ахают аборигены: “Ах! Тот же старик: по-русски!

Опять про печаль, про войну, про лагерь! –

и удаляются к пляжу. –

Видно, тяжко жилось бедолаге

в привычном ему антураже!”

И ровно, как кардиограмма у трупа, глаза излучают тепло:

“Мечтать о том что печально – глупо! Надо о том – чтоб везло!”

А старик всё хмелеет от собственных чувств.

Темнеет. Уходит день.

Прибой переходит разглаженно в грусть.