Александр Македонский. Сын сновидения   ::   Манфреди Валерио Массимо

Когда художник поворачивал подвижное основание подставки, показывая изображение Александру, солнечный свет, начинавший пробиваться сквозь хребты Бермия, рассеивал по комнате золотистый блеск.

Юноша замер, как ослепленный, при виде собственного образа, чудесным образом сымитированного прозрачным оттенком воска, и ощутил, как к сердцу подкатила какая-то волна. Аристотель тоже подошел к творению Лисиппа.

В этих гордых и в то же время утонченных чертах, в трепещущем хаосе волос, обрамляющих и почти окруживших лицо сверхчеловеческой красоты, в величественном безмятежном лбе, продолговатых глазах, овеянных таинственной печалью, в чувственном и властном очертании рта с изломом чистых губ было нечто большее, чем просто изображение.

В этот момент в комнате, залитой жидким светом и нежностью вечера, воцарилась великая тишина и великий покой, а в уме Александра звучали слова учителя, рассказывавшего о форме, которая лепит материю, о разуме, который упорядочивает хаос, о душе, которая оставляет собственный знак на бренном и недолговечном теле.

Он повернулся к Аристотелю. Маленькими серыми ястребиными глазками учитель обозревал чудо, ускользавшее от категорий его гения. Александр спросил:

— Что ты думаешь об этом?

Философ вздрогнул и перевел взгляд на художника, который позволил себе присесть на скамеечку, словно его силы, до этого момента расточаемые с безумной щедростью, вдруг иссякли.