JК
Белая волчица князя Меншикова :: Духова Оксана
Страница: 97 из 241Кровь хлестала из раны, и на какое-то мгновение я почувствовала, что почти что счастлива. Никто не избежит встречи со своей судьбой.
Но тут мир вокруг меня поплыл, и я, почти теряя сознание, услышала, как мой защитник говорит:
– А ты, Лукич, пшел прочь.
Что ты делаешь? Не отпускай его! Ты должен был убить этого… Лукича.
Но мой спаситель уже подошел ко мне, откинул волосы с моего лица, приподнял за подбородок, пристально всматриваясь мне в глаза. Тихонько выругался и накинул мне на плечи свой плаш. Словно во сне, я почувствовала, как он заматывает меня в мягкую, темно-зеленую материю, а меховая оторочка ласково щекочет мне шею. Легко поднял меня на руки и понес к лошади.
– Держись крепче за меня, дитя. Я возьму тебя к себе.
Мои глаза превратились в бездонную черную ямину во времени, когда я прошептала:
– Скажи мне имя твое…
И потеряла сознание. Древние боги вновь милостиво оставили мне жизнь… на мучение.
Лето 1733 г.
Он не мог больше спать. Уснуть значит провалиться в мир, исполненный теней. Мир, тонущий во Тьме, из которой вдруг доносится голос отца, спроворившего вручную часовню во имя Ее, домишко к ней пристроившего:
«Дети мои! Я приближаюсь к моему последнему часу. Ничего не представляет для меня смерть, кроме утешения. Не желаю я даже возврата вашего в мир из пустынь березовских. Научитесь, как заповедала Она, жить и умирать, не скорбя о суете мира!»
Возможно, он вообще не мог уснуть. Кто-то постоянно толкал его в бок, причем довольно грубо, и не позволял смежить глаза.
Но тут мир вокруг меня поплыл, и я, почти теряя сознание, услышала, как мой защитник говорит:
– А ты, Лукич, пшел прочь.
Что ты делаешь? Не отпускай его! Ты должен был убить этого… Лукича.
Но мой спаситель уже подошел ко мне, откинул волосы с моего лица, приподнял за подбородок, пристально всматриваясь мне в глаза. Тихонько выругался и накинул мне на плечи свой плаш. Словно во сне, я почувствовала, как он заматывает меня в мягкую, темно-зеленую материю, а меховая оторочка ласково щекочет мне шею. Легко поднял меня на руки и понес к лошади.
– Держись крепче за меня, дитя. Я возьму тебя к себе.
Мои глаза превратились в бездонную черную ямину во времени, когда я прошептала:
– Скажи мне имя твое…
И потеряла сознание. Древние боги вновь милостиво оставили мне жизнь… на мучение.
Лето 1733 г.
Он не мог больше спать. Уснуть значит провалиться в мир, исполненный теней. Мир, тонущий во Тьме, из которой вдруг доносится голос отца, спроворившего вручную часовню во имя Ее, домишко к ней пристроившего:
«Дети мои! Я приближаюсь к моему последнему часу. Ничего не представляет для меня смерть, кроме утешения. Не желаю я даже возврата вашего в мир из пустынь березовских. Научитесь, как заповедала Она, жить и умирать, не скорбя о суете мира!»
Возможно, он вообще не мог уснуть. Кто-то постоянно толкал его в бок, причем довольно грубо, и не позволял смежить глаза.