JК
Девятный Спас :: Брусникин Анатолий
Страница: 34 из 119Тонкий голос протяжно напевал:
«Ай да ты, мой любенькай,
Ай да обетованнай,
То не зорька красная,
То твоя невестушка».
Царь-Девица? Нет, то была по-прежнему Бабинька, только зачем-то нацепившая старинный подвенечный наряд. Когда она вышла на свет, стало видно, что платье совсем истхое, заплата на заплате, а кокошник тусклый, почерневший от времени.
Перед столом ведьма остановилась. Завертела головой, высматривая кольцо. Попович тоскливо протянул:
– Ох, щас буде-е-ет…
Все трое изготовились к страшному. А только мало, надо бы крепче.
Поняв, что кольцо пропало, колдунья разинула рот с единственным зубом, запрокинула назад голову и издала такой страшный, такой протяжный вопль, что от невыносимого этого крика, полного нестерпимой муки, мальчишки тоже взвыли и кинулись наутек: Митька зажмурившись, Алёшка с истошным визгом, и даже храбрец Илейка заткнул уши, ибо невыносимый крик оттого таким и зовется, что его вынести никак нельзя.
Помчались под вспышками молний и хлесткими струями дождя вдоль берега, да через плотину, да на свою сторону.
Бежали по размытой дороге, пока Митьша не поскользнулся и не проехал носом по жидкой грязи. Только тогда остановились перевести дух.
– Вот и пушкинцы, которые гроб-то видали, тож, поди, крик этот услышали, – сказал Илья, передернувшись. – Не то что шапку, башку обронишь. Досейчас мураши по коже.
У Алёшки зуб на зуб не попадал – и от холода, и со страху. А Мите, с головы до ног перемазанному глиной, Бабиньку было жалко.
«Ай да ты, мой любенькай,
Ай да обетованнай,
То не зорька красная,
То твоя невестушка».
Царь-Девица? Нет, то была по-прежнему Бабинька, только зачем-то нацепившая старинный подвенечный наряд. Когда она вышла на свет, стало видно, что платье совсем истхое, заплата на заплате, а кокошник тусклый, почерневший от времени.
Перед столом ведьма остановилась. Завертела головой, высматривая кольцо. Попович тоскливо протянул:
– Ох, щас буде-е-ет…
Все трое изготовились к страшному. А только мало, надо бы крепче.
Поняв, что кольцо пропало, колдунья разинула рот с единственным зубом, запрокинула назад голову и издала такой страшный, такой протяжный вопль, что от невыносимого этого крика, полного нестерпимой муки, мальчишки тоже взвыли и кинулись наутек: Митька зажмурившись, Алёшка с истошным визгом, и даже храбрец Илейка заткнул уши, ибо невыносимый крик оттого таким и зовется, что его вынести никак нельзя.
Помчались под вспышками молний и хлесткими струями дождя вдоль берега, да через плотину, да на свою сторону.
Бежали по размытой дороге, пока Митьша не поскользнулся и не проехал носом по жидкой грязи. Только тогда остановились перевести дух.
– Вот и пушкинцы, которые гроб-то видали, тож, поди, крик этот услышали, – сказал Илья, передернувшись. – Не то что шапку, башку обронишь. Досейчас мураши по коже.
У Алёшки зуб на зуб не попадал – и от холода, и со страху. А Мите, с головы до ног перемазанному глиной, Бабиньку было жалко.