Габриель Конрой   ::   Гарт Брет

Донна Долорес никогда не казалась ему принадлежащей к реальному миру живых людей; впечатление, которое он к ней испытывал, было связано с некими романтическими наклонностями его натуры; ее внезапное исчезновение напоминало уход актрисы после окончания спектакля. Уход ее оказался не менее таинственным, чем появление, — но разве не следовало того ожидать?! Он не испытывал сейчас ни горя, ни даже естественного человеческого сожаления; словно все, что случилось, было не более чем выдумкой: никто не погиб, никто не пострадал.

Таковы были думы мистера Пуанзета (в собственной его интерпретации) при получении телеграммы от донны Марии; плод холодных самонаблюдений человека, который считает, что его эгоизм и равнодушие возвышают его над толпой, но не находит в том повода ни для торжества, ни для сожалений. Однако, когда он свернул с дороги, ведшей прямиком в миссию, и направил коня к жилищу донны Долорес, тревога и волнение превозмогли в нем доводы рассудка. Не в силах справиться с этим невольным движением души, он самоуверенно попытался свести его к тем же мотивам, которые погнали его когда-то в Голодный лагерь, чтобы разузнать о судьбе покинутых там людей. Вдруг лошадь Артура взвилась на дыбы; менее искусный наездник не усидел бы в седле. Перед ним зияла пропасть футов в тридцать шириною и не менее тридцати в глубину; на дне ее в невообразимом беспорядке лежали обломки того, что еще недавно было корралем Пресвятой Троицы.

Если бы не устрашающая глубина и ширина этой расселины, Артур принял бы ее за характерную трещину в почве, которыми палящее солнце перерезает безводную равнину за долгое жаркое лето; иные из них служат нешуточным испытанием для всадника.