Инженю   ::   Дюма Александр

 — О Бог мой, неужели ты сотворил людей могущественными лишь для того, чтобы они пожирали слабых? О Бог мой, наступит ли столь долгожданный день, когда, вопреки обещаниям твоего божественного Сына, сильные станут защищать слабых?

И тут кюре умолк, поскольку, охваченный волнением присущего ему патриотизма, он не обеспокоился о том, чтобы не слишком скомпрометировать себя; ведь все-таки господин граф д'Артуа, узнай он о столь суровом отношении кюре к сильным мира сего, мог бы значительно ему навредить при распределении церковных бенефиций.

Однако надо признать, что кюре исполнил свой долг священника гораздо лучше, чем это сделали бы многие другие.

— Ладно, сын мой, успокойтесь, перестаньте плакать! — сказал он Оже. — Ваша вина огромна, но ваше раскаяние так велико, что вы меня растрогали… Продолжайте каяться и ради этого продолжайте жить. В глазах Бога многолетнее покаяние искупает грех одного дня.

— Вы надеетесь на это, отец мой? — спросил Оже.

— Да, конечно, сын мой! И вовсе не с вас спросится больше всего за то, что произошло, а с подстрекателя, то есть с графа… И посему, поверьте мне, совесть ваша может быть отягощена самое большее третью совершенного преступления.

Благодаря этому замечательному суждению, снявшему с совести кающегося самый тяжелый груз, кюре Боному удалось осушить глаза Оже.

Но кюре ошибался, полагая, что достиг цели: Оже еще не сыграл до конца свою комедию.

Поэтому он, вернувшись к началу исповеди, вскричал, словно бы до этого ничего и не произошло:

— Нет, господин кюре, нет, чем больше я думаю над этим, тем больше понимаю, что жить мне невозможно.

— Но почему же, Бог ты мой? — воскликнул тот, не чувствуя в себе сил возобновить борьбу.

— О! Потому, что мне пришла одна мысль, мысль страшная, чудовищная, которая отныне не даст мне покоя ни днем ни ночью!

— Что еще за мысль? Скажите.