JК
Королева-Малютка :: Феваль Поль
Страница: 493 из 581Он ходил взад-вперед, руки за спиной, все время возвращаясь к окошку, сквозь которое проникал солнечный луч, и бросая через стекло туманный взгляд.
Время от времени он, словно нехотя, распрямлялся, и тогда в его фигуре появлялось что-то величественное.
У нищеты тоже есть достоинство, надо только уметь его увидеть.
Стоя лицом к свету, Жюстен – со своими спутанными белыми волосами и седой бородой, в которой застряли соломинки – вдруг обрел ту красоту, которая так привлекает художников. Теперь, когда ничей взгляд не раздражал хозяина комнаты, его лоб казался осененным мыслью, и становилось понятно, как удручен и подавлен этот человек, ввергнутый судьбой в пучину несчастий.
Два или три раза он в задумчивости подносил к губам горлышко бутылки, но так и не сделал ни единого глотка.
В такие мгновения на лице его появлялось нечто вроде отвращения, подобное тому, какое испытывает больной при виде горького лекарства.
В последний раз взяв таким образом бутылку, он сказал, растерянно оглядываясь:
– Они добрые люди… У девочки будут отец и мать…
Потом бросил бутылку на солому, рискуя разбить ее, и прошептал:
– Пить я ненавижу, а не пить не могу!
Он стремительно шагнул к колыбельке – единственному предмету обстановки в его жалкой комнатенке.
– И это я тоже ненавижу, – снова заговорил он, и лихорадочные жесты выдавали его волнение.
Время от времени он, словно нехотя, распрямлялся, и тогда в его фигуре появлялось что-то величественное.
У нищеты тоже есть достоинство, надо только уметь его увидеть.
Стоя лицом к свету, Жюстен – со своими спутанными белыми волосами и седой бородой, в которой застряли соломинки – вдруг обрел ту красоту, которая так привлекает художников. Теперь, когда ничей взгляд не раздражал хозяина комнаты, его лоб казался осененным мыслью, и становилось понятно, как удручен и подавлен этот человек, ввергнутый судьбой в пучину несчастий.
Два или три раза он в задумчивости подносил к губам горлышко бутылки, но так и не сделал ни единого глотка.
В такие мгновения на лице его появлялось нечто вроде отвращения, подобное тому, какое испытывает больной при виде горького лекарства.
В последний раз взяв таким образом бутылку, он сказал, растерянно оглядываясь:
– Они добрые люди… У девочки будут отец и мать…
Потом бросил бутылку на солому, рискуя разбить ее, и прошептал:
– Пить я ненавижу, а не пить не могу!
Он стремительно шагнул к колыбельке – единственному предмету обстановки в его жалкой комнатенке.
– И это я тоже ненавижу, – снова заговорил он, и лихорадочные жесты выдавали его волнение.