— Сынка, Искру, на память оставила… Семимесячным его родила, не доносила… Волхв сказал — сглазили недобрые люди. Я Сувора на месте чуть не убил, на поле вызвать хотел…
— На хольмганг? — уточнил Харальд. Боярин кивнул.
— Я хотел, чтобы Перун рассудил нас. Князь, Военег старый, развел, биться не дал.
Оба замолчали. Твердислав вспоминал, как рвался из рук побратимов и кричал Сувору: порчей испортил, змей подколодный!.. Тебе не досталась, так вовсе со свету сжил!.. А Сувор рвался навстречу, захлебываясь слезами и горем: дождалась тебя, а ты, пес смердящий, и уберечь не сумел!..
А Харальд думал о матери, умершей, как и жена гардского ярла, родами. Странно, но ярл начал казаться сыну конунга почти родным человеком. И было удивительно, почему это ему сперва так глянулся Сувор, сдружившийся с его воспитателем, Хрольвом.
Сначала из-за поворота Мутной оказали себя острые вершины курганов. Словене-корабелыцики начали снимать шапки, кланяться. В курганах обитали их предки, сто с лишком лет назад поселившиеся в этих местах, а теперь хранившие очаги своих внуков и правнуков. Не живет человек на земле, пока не пустит корней. Пращуры же, приведенные к устью Ладожки-речки, пущенной плыть по Мутной личиной Перуна, устраивались надолго. И потому, не спеша ставить избы и рубить городок, перво-наперво избрали доброе место для почитаемых могил. А когда минуло время и пришел кон умирать — легли в землю, которую полюбили, накрепко привязали к ней свой род.