JК
Нострадамус :: Зевако Мишель
Страница: 34 из 121Рено, словно от внезапно обрушившегося на него удара какой-то таинственной силы, снова пошатнулся и стал едва ли не таким же бледным, как голова, которую он все еще бережно держал в руках. Но почти сразу же опомнился и произнес с мрачной торжественностью:
— Мертвые слышат…
Воцарилась глубокая тишина, такая, будто с незапамятных времен над Парижем не раздавалось никакого шума, ни одного звука. Гревская площадь уплывала во тьму. Мари дрожала, словно холод склепа пробирал ее до костей. Ей казалось, что она — вне реальности, вне настоящей жизни, что с этого мгновения и навсегда она погружается в мир снов.
— Видишь, — сказал Рено с экзальтацией, граничившей с безумием, — видишь, она простила нас, Мари! Значит, мы можем спокойно жить и любить друг друга… Моя мать благословила нашу любовь.
Душераздирающий вздох Мари стал ему ответом.
— А вы, матушка, — продолжал между тем Рено, — спите спокойно. Я сдержу свое обещание. Я снова повторяю клятву, которую произнес, когда вы открыли мне имя доносчицы. Я говорю: матушка, вы будете отомщены! Дочь Круамара умрет той же смертью, что умерли вы: в пламени!
Мари изнемогала, ее словно раздавил тяжкий груз вины. Она оперлась руками о землю, боясь упасть, и больно закусила язык, чтобы не закричать во весь голос: «Пощадите! Смилуйтесь! Смилуйтесь над Мари де Круамар! Смилуйтесь надо мной! Смилуйтесь над моей любовью!»
Стук молотка, бившего по железным шляпкам гвоздей, вернул ее к реальности. Девушка с трудом поднялась. Рено уже положил мертвую голову матери в дубовый гробик, накрыл останки припасенной для этого материей, а теперь заколачивал крышку.
— Мертвые слышат…
Воцарилась глубокая тишина, такая, будто с незапамятных времен над Парижем не раздавалось никакого шума, ни одного звука. Гревская площадь уплывала во тьму. Мари дрожала, словно холод склепа пробирал ее до костей. Ей казалось, что она — вне реальности, вне настоящей жизни, что с этого мгновения и навсегда она погружается в мир снов.
— Видишь, — сказал Рено с экзальтацией, граничившей с безумием, — видишь, она простила нас, Мари! Значит, мы можем спокойно жить и любить друг друга… Моя мать благословила нашу любовь.
Душераздирающий вздох Мари стал ему ответом.
— А вы, матушка, — продолжал между тем Рено, — спите спокойно. Я сдержу свое обещание. Я снова повторяю клятву, которую произнес, когда вы открыли мне имя доносчицы. Я говорю: матушка, вы будете отомщены! Дочь Круамара умрет той же смертью, что умерли вы: в пламени!
Мари изнемогала, ее словно раздавил тяжкий груз вины. Она оперлась руками о землю, боясь упасть, и больно закусила язык, чтобы не закричать во весь голос: «Пощадите! Смилуйтесь! Смилуйтесь над Мари де Круамар! Смилуйтесь надо мной! Смилуйтесь над моей любовью!»
Стук молотка, бившего по железным шляпкам гвоздей, вернул ее к реальности. Девушка с трудом поднялась. Рено уже положил мертвую голову матери в дубовый гробик, накрыл останки припасенной для этого материей, а теперь заколачивал крышку.