JК
Среди факиров :: Буссенар Луи Анри
Страница: 138 из 285Теперь ты можешь убить меня; моя жизнь принадлежит тебе… Мои победители отдали меня тебе… я твой раб, твоя вещь…
— Тогда почему же ты отказываешься повиноваться мне, спасая ребенка, который скоро будет в агонии?
— Потому что она принадлежит к проклятой расе, которая нас теснит; потому что мой отец, моя мать, мои братья… все мои родные были избиты англичанами; потому что здесь нет семьи, которая не оплакивала бы своих близких, ставших жертвой англичан… потому что секта, к которой я принадлежу, поклялась: «Смерть англичанам!» Потому что и я сам дал ужасную клятву над внутренностями белого буйвола, что буду стараться уничтожать все, что принадлежит англичанам!
— Однако же, факир, если я стану взывать к твоим добрым чувствам, к твоему великодушию… если я, который никогда никого не просил, стану просить и умолять тебя…
— Ты — мой повелитель, ты имеешь право приказывать мне. Но я не могу тебе повиноваться, и поэтому убей меня!
— Я умоляю тебя, факир! — сказал Пеннилес, еще более побледнев и делая самые ужасные усилия, чтоб сломить эту непокорную волю. Факир отодвинулся на три шага, выпрямил голову с трагическим выражением на лице и скрестил на груди руки, мускулы которых казались кольцами змеи. Он простоял таким образом несколько минут, как будто бы в его огорченной душе происходила ужасная борьба, потом воскликнул сдержанным, прерывающимся голосом:
— Это я задушил судью Нортона черным платком душителей! Это я тем же способом умертвил судью Тейлора! Я, чтоб отомстить за Нариндру, святого, дважды рожденного, убил герцогиню Ричмондскую… их мать, слышишь ли, их мать, саиб! Я — начальник тугов, или душителей Бенгалии! Да, я — Берар!
Выслушав эту странную, таинственную исповедь, Пеннилес не моргнул глазом. Он не сказал ни слова в осуждение и ни одним жестом не выразил отвращения к этой мрачной личности, которая внезапно выросла перед ним.
— Тогда почему же ты отказываешься повиноваться мне, спасая ребенка, который скоро будет в агонии?
— Потому что она принадлежит к проклятой расе, которая нас теснит; потому что мой отец, моя мать, мои братья… все мои родные были избиты англичанами; потому что здесь нет семьи, которая не оплакивала бы своих близких, ставших жертвой англичан… потому что секта, к которой я принадлежу, поклялась: «Смерть англичанам!» Потому что и я сам дал ужасную клятву над внутренностями белого буйвола, что буду стараться уничтожать все, что принадлежит англичанам!
— Однако же, факир, если я стану взывать к твоим добрым чувствам, к твоему великодушию… если я, который никогда никого не просил, стану просить и умолять тебя…
— Ты — мой повелитель, ты имеешь право приказывать мне. Но я не могу тебе повиноваться, и поэтому убей меня!
— Я умоляю тебя, факир! — сказал Пеннилес, еще более побледнев и делая самые ужасные усилия, чтоб сломить эту непокорную волю. Факир отодвинулся на три шага, выпрямил голову с трагическим выражением на лице и скрестил на груди руки, мускулы которых казались кольцами змеи. Он простоял таким образом несколько минут, как будто бы в его огорченной душе происходила ужасная борьба, потом воскликнул сдержанным, прерывающимся голосом:
— Это я задушил судью Нортона черным платком душителей! Это я тем же способом умертвил судью Тейлора! Я, чтоб отомстить за Нариндру, святого, дважды рожденного, убил герцогиню Ричмондскую… их мать, слышишь ли, их мать, саиб! Я — начальник тугов, или душителей Бенгалии! Да, я — Берар!
Выслушав эту странную, таинственную исповедь, Пеннилес не моргнул глазом. Он не сказал ни слова в осуждение и ни одним жестом не выразил отвращения к этой мрачной личности, которая внезапно выросла перед ним.