Батька потемнел лицом, ссутулился и сказал лишь: «Беду ты принес».
И беда не замедлила явиться. Чуть ли не на следующий день пришли разгульные люди, из тех, что изгоями называют. Обобрали общину. Девиц, что милы лицом, ссильничали. И зерно, почитай, все выгребли, и скотом не побрезговали… Потом княжья ватага пришла подати собирать… Потом пожаром смело чуть ли не половину изб… Потом мор начался…
Не выдержал батька — пошел к ведуну, покаялся. Сказал, что Гридя его всему виной — позарился на клад заговоренный. Дескать, шептал тать над сундуком, заклятие накладывал. Такой клад, если открыть его, не сняв заклятия, мстить будет. Гридя же сундук откопал, да слов заветных не произнес. Вот лихо и явилось.
Ведун насупил косматые брови и решил принести Гридю в жертву. Но батька упал ему в ноги и умолил пожалеть дурака. И ведун велел на Купальское празднество отыскать папоротников цвет, коий кладами повелевает, чары с них снимает… А золотишко присвоил… Сказал, что-де богам то золото предназначено, да Гридя сильно сомневался… Зря, что ли, Азей в Куяб ездил, не иначе с ромейскими купцами рядиться…
* * *
… Болото вдруг взорвалось лягушачьим гаем, и Гридя очнулся. Он посмотрел на луну и тяжко вздохнул. Ночная владычица уже давно перевалилась через зенит, а папоротник и не думал цвести. Значит, не дожить Гриди до следующей Купалки, значит, закончит он свои дни в днепровской воде — утопит его ведун. И поделом.