JК
Золотой адмирал :: Мэсон Френсис ван Викк
Страница: 161 из 645Ему еще как-то не верилось, что щелкнул тихонько замок задней двери, что вот она открывается…
— Генри, любимый! Я вся за тебя исстрадалась!
Не обращая внимания ни на его запачканную грязью и дурно пахнущую одежду, ни на его растрепанные волосы и покрытые запекшейся кровью щеки — эта проклятая рана на голове снова стала кровоточить, — она бросилась в его объятия со всей искренностью измучившейся ожиданием души.
— О Кэт, моя Кэт! — Это все, что он мог сказать, когда она прижалась к нему своим телом, гибким, мягким и теплым, под редким ночным дождем. — О!
Он ощутил своими губами ароматную, словно бальзам Гилеада, прохладу ее щеки.
— Отвратительно, — вспыхнула она, — как эти набожные болваны из наших мест довели твоих бедных родных до виселицы.
Она нежно взяла в свои руки его шершавое небритое лицо.
— А ты, Генри? Ты как — не ранен?
— Нет, но я только что сбежал из хантингдонской тюрьмы. Они уже там собирают за мной погоню. Так что, моя куколка, — он назвал ее давним, дорогим для обоих ласковым именем, — вместе пробудем мы очень недолго.
— Недолго? — Кэт, как-то по-птичьи быстро вздернув головку, посмотрела ему в лицо. — Нет уж, мой родной, мой любимый, не так-то скоро ты от меня отделаешься. Два бесконечных года ждала я тебя и жаждала встречи с тобой — и целых двенадцать месяцев от тебя ни словечка. Ну почему, почему, дурачок мой милый, ты не написал мне, где находишься?
— Я и сам-то был не больше уверен, чем ты, что нам удастся свидеться, — пояснил он.
— Почему? — горячо вопрошала она.
— О Кэт, моя драгоценная, откуда нашлось в тебе столько упрямства, чтобы идти против воли отца?
Прежде чем отвечать, она нежно, но пылко прильнула к его губам.
— Генри, любимый! Я вся за тебя исстрадалась!
Не обращая внимания ни на его запачканную грязью и дурно пахнущую одежду, ни на его растрепанные волосы и покрытые запекшейся кровью щеки — эта проклятая рана на голове снова стала кровоточить, — она бросилась в его объятия со всей искренностью измучившейся ожиданием души.
— О Кэт, моя Кэт! — Это все, что он мог сказать, когда она прижалась к нему своим телом, гибким, мягким и теплым, под редким ночным дождем. — О!
Он ощутил своими губами ароматную, словно бальзам Гилеада, прохладу ее щеки.
— Отвратительно, — вспыхнула она, — как эти набожные болваны из наших мест довели твоих бедных родных до виселицы.
Она нежно взяла в свои руки его шершавое небритое лицо.
— А ты, Генри? Ты как — не ранен?
— Нет, но я только что сбежал из хантингдонской тюрьмы. Они уже там собирают за мной погоню. Так что, моя куколка, — он назвал ее давним, дорогим для обоих ласковым именем, — вместе пробудем мы очень недолго.
— Недолго? — Кэт, как-то по-птичьи быстро вздернув головку, посмотрела ему в лицо. — Нет уж, мой родной, мой любимый, не так-то скоро ты от меня отделаешься. Два бесконечных года ждала я тебя и жаждала встречи с тобой — и целых двенадцать месяцев от тебя ни словечка. Ну почему, почему, дурачок мой милый, ты не написал мне, где находишься?
— Я и сам-то был не больше уверен, чем ты, что нам удастся свидеться, — пояснил он.
— Почему? — горячо вопрошала она.
— О Кэт, моя драгоценная, откуда нашлось в тебе столько упрямства, чтобы идти против воли отца?
Прежде чем отвечать, она нежно, но пылко прильнула к его губам.