Азеф   ::   Гуль Роман

Не стучась, черным валенком кухарка Анисья распахнула дверь и тяжело ступая пятками, деревянно пронесла к столу самовар.



4



Где-то над Сухоной задержалось еще огненное солнце. А на сугробы улиц уж легли от домов тени.

Савинков и Вера шли по деревянным скрипящим тротуарам. Зимний сумеречный вечер тих. Снег потерял белизну, став синим. Над ним плывет благовест сорока церквей. И в зимнем воздухе неуловимо чувствуется весенняя талость.

– Вот ты здесь и мне ничего больше не надо. Я сама вся другая… Душа наполнилась. А без тебя всё казалось, что я пустая, кривобокая какая-то – смеется Вера. – А сейчас всё так хорошо.

Савинков смотрит в снег, курит папиросу, она раскуривается огоньком в синих сумерках.

– Если б ты знал только какая Танюшка чудная. Очень похожа на тебя. Какая это радость. Я теперь, знаешь, на нерожавших женщин смотрю с жалостью. Они все кажутся мне несчастными и даже те, которые работают с вами, такие как Фигнер, Перовская.

– Это другие женщины. – Савинков отбросил папиросу в сугроб.

– Может быть. Когда мне в больницу принесли кормить девочку, я думала, что сердце не выдержит… Савинков смотрел в тающую даль улицы.

– Как называется эта улица? Здесь такие смешные названия.

– Трехсвятительская.

В окнах Треховятительской пестрели абажурами керосиновые лампы.

– Как тут тихо.

– Вера, у меня есть дело.

Вере хорошо.