Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2)   ::   Паустовский Константин

Так истыла эта земля, темневшая по алым полоскам предзимних закатов частоколами ельника, хрустевшая первым сахаристым ледком, застилавшая поля дымом промерзших деревень. И вещими казались слова Блока:

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться? Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма...

Я слушал разговоры -- пьяные и трезвые, робкие и отчаянные, полные и покорности и злобы,-- всякие разговоры. Было в них только одно общее -надежда на "замирение", на то, что вернутся с войны солдаты и произведут то "облегчение жизни", без которого ничего не оставалось делать, как только помирать голодной смертью,

Как будто весь народный гнев был собран там, на западе, в армии. Деревня ждала, когда же он хлынет оттуда, расколет на черепушки постылую жизнь, сметет убогое существование и мужик, и мастеровой, фабричный человек, рабочий, возьмут наконец власть над землей.

Вот тогда-то и начнется жизнь! Тогда-то и зачешутся к работе руки и пойдет по всей стране такой трезвон пил, топоров и молотков, что бей хоть во все колокола -- ничем его не заглушишь.

Странное существо человек. Я видел во всех этих подмосковных местах отражение всероссийской беды, но одно обстоятельство вызвало у меня затаенную радость -- приобщение к удивительному по своей образности и простоте народному языку. Я впервые так близко столкнулся с ним.

Слова Тургенева, что такой язык может быть дан только великому народу, звучали не как преувеличение, а как прописная истина.