Беспокойная юность (Повесть о жизни - 2)   ::   Паустовский Константин

-- Ты что ж, монашествующий, что ли?-- насмешливо спросил его одутловатый.

-- Э-э-э, земляк,-- усмехнулся сухолицый.-- Нет еще такого монастыря, куда бы я пошел монахом. Мне монастырь нужен особый, приличный моему пониманию жизни.

-- Фу-ты ну-ты, какой тюльпан!-- сердито заметил третий раненый с забинтованным лицом. Среди белых бинтов остро блестели, как у хорька, его маленькие глаза.

-- Вот смеемся мы друг над другом,-- промолвил сухолицый,-- а основы жизни не разумеем. В чем она заключается.

-- А ты расскажи, не скупись,-- грубо потребовал одутловатый.-- Про основу да про уток.

-- Это можно,-- охотно согласился сухолицый и помолчал,-- Жил на русской земле один старичок довольно знаменитый. Граф Толстой. Столько книг написал, что, говорят, даже правая рука у него несколько высохла. Болела у него, значит, рука, и держал он ее завсегда засунутой за кушак. Так ему было вроде легче, вроде будто отходила у него рука.

-- Это верно,-- сказал забинтованный раненый.-- Я сам видел на портрете.

-- Уж как замлеет что -- иль рука, иль нога, так нет хуже,-- согласился одутловатый, с трудом подвинулся на койке и сказал мне:-- Да ты садись, санитар. Разбудил я тебя, так хоть посиди с нами, послухай.

-- Бесперечь будить человека тоже нельзя,-- заметил из глубины вагона сонный голос.-- От этого кровь киснет.

-- А ты помолчи!-- прикрикнул одутловатый,-- Дай людям поговорить.

-- Да-а,-- сказал сухолицый и облизнул тонкие губы:-- Старик был подсохший, и звали его Лев.