Блокада. Книга 4   ::   Чаковский Александр Борисович

Говоря это, Андрей Григорьевич многозначительно посмотрел на меня, как бы предостерегая от необдуманного ответа. Но он зря беспокоился: мой разговор с Суровцевым не имел отношения к побегу. А может быть, имел?.. Может быть, те случайно вырвавшиеся у меня жестокие слова: «Что вы можете знать, лежа на госпитальной койке!» – и сыграли решающую роль?..

– Нет, – ответила я, – о своем намерении уйти Суровцев мне ничего не говорил. Но я убеждена, что сбежать из госпиталя он мог только на фронт. А Савельев, очевидно, – к себе на завод. Это можно легко проверить.

– Хорошо, – буркнул Осьминин, – вы свободны. – И когда я была уже на пороге, спросил: – Э-э… как здоровье вашей матушки?

Эта фраза, как бы неожиданно вынырнувшая из старого, мирного, даже дореволюционного, давно забытого лексикона, показалась мне какой-то странной, не имеющей отношения на ко мне, ни к маме и вообще ни к чему, происходившему сейчас в Ленинграде.

Я растерянно ответила:

– Как у всех.

– Д-да… – задумчиво произнес Осьминин и побарабанил пальцами по столу. – Дистрофия? Ослабление сердечной деятельности?.. – И, не дожидаясь ответа, объявил: – Я распоряжусь, чтобы вам разрешали отлучаться и навещать мать. Не часто, конечно… А по поводу тех двух придется докладывать по начальству.

– Зачем? – резко спросила я. – Чтобы их нашли и наказали? Суровцев ушел на фронт, я ручаюсь за это. Какой же мерой будут измерять его вину?

– Философия! – недовольно откликнулся Осьминин.