Если однажды зимней ночью путник   ::   Кальвино Итало

А кончится свидание, выходит, значит, моя дамочка, а от ее тувалетов на версту тюремным запашком разит; зато арестантик мой вертается в камеру, ровно граф какой — цветет и пахнет дамочкиными духами. А от меня — как пивом разило, так и разит. Вот, брат, какая пошла житуха пахучая.

— Что жизнь, что смерть — все едино, — вмешался его собутыльник, по всему видать, могильщик. — Ты думаешь, я чего пивко-то сосу? Да чтобы смрад упокойника заглушить. Только он, смрад этот, пивной душок из тебя и вытравит: уж я-то знаю, не одну могилу для нашего брата пьяницы сладил.

Я воспринял этот разговор как напоминание быть начеку: мир рушится и норовит затянуть меня в свой распад.

Пятница. Рыбак неожиданно насторожился:

— А на что это вам кошачий якорь?

Что за бесцеремонность! Мне бы ответить: «Для рисования», но я помнил о стыдливом нежелании м-ль Звиды раскрывать свои творческие замыслы людям, которые не в состоянии их оценить; а ответь я со всей прямотой: «Для мысленного созерцания», — кто бы меня здесь понял?

— Да так, нужно, — сказал я вслух.

Накануне вечером мы познакомились с ним в трактире и теперь разговорились.

Ни с того ни с сего рыбак оборвал разговор:

— Ступайте лучше в лавку морских снастей. Я своей снастью не торгую.

Та же история повторилась с хозяином лавки: не успел я спросить насчет якоря, как он нахмурился.

— Приезжим мы этот товар не продаем, — отрезал он. — Потом с полицией хлопот не оберешься. Да еще и двенадцать метров каната...