Изгнание   ::   Фейхтвангер Лион

И вдруг она резко говорит ему:

- Ты что, совсем голову потерял? Не замечаешь, что становишься общим посмешищем? Брось ее к черту, твою дурацкую политику. Ты же все равно ничего в ней не смыслишь. Ты только ставишь себя в нелепое положение. Неужели тебе все еще не ясно, что ты ходишь в донкихотах? - "Кофе ему понадобилось, - думает она. - В пять часов утра кофе. Да еще ворчит, что молоко скисло. Но что же он думает? Я-то что могу сделать? Не могу же я, в самом деле, силой заставить эту Шэ наливать свежее молоко в чистую посуду". - Ты рехнулся, - говорит она громче, резче. Сейчас ее голос никак нельзя назвать приятным, лицо искажено. - Рехнулся. Рехнулся, - без конца повторяет она. - Займись лучше своими "Персами", - говорит она, - и забудь о политике, не твоего ума это дело. Ты рехнулся и сводишь с ума всех вокруг себя. - Она кричит все громче и громче: - Да, ты рехнулся, рехнулся. Тебе место в Дальдорфе.

Она визжит. Никогда еще, сколько Зепп ее знает, она не кричала, и вот в этом бурном порыве вылилось все - вся горечь, накопленная за последние два года. При этом мысль ее работает четко, она прекрасно сознает, что говорит. Что за чушь она порет? Как можно здесь, в Париже, в изгнании, говорить о том, что ему место в Дальдорфе, в берлинском доме для умалишенных? Она отдает себе отчет, что эта истерика свела на нет все ее самообладание, которое так трудно давалось ей в эти два года. Но она ничего не может с собой поделать, она не может не кричать. Ей уже недостаточно одного крика.