Тайна Кутузовского проспекта   ::   Семенов Юлиан Семенович

— Так ведь он гений был! Ему культура мира была открыта, потому что по-французски да по-английски говорил, как на родном языке… А я? Что я знал в жизни? Что молчать надо — знал! Не высовываться — тоже знал! Беспрекословно верить тому, кто над тобой сидит, — вдолбили! А разве вы не преклонялись перед Сталиным, как перед богом?

Словно бы сопротивляясь самой себе, Федорова ответила:

— Не то чтобы преклонялась, но, во всяком случае…

— Ах, Зоя Алексеевна, Зоя Алексеевна! Зачем себе-то лгать? Вспомните, как молили меня: «Разрешите написать Иосифу Виссарионовичу! Он не знает, что вы здесь со мной делаете! Он немедленно освободит меня! » Разве не было такого? Запамятовали? Не сердитесь, я ж вас не корю… Когда меня наладились после смерти Сталина исключать из партии, я тоже писал письма «дорогим товарищам», членам хрущевского Политбюро, мы спокон веку челобитные несли вождям, они только и могут спасти и сохранить… Не от Сталина в нас это — ото всей горькой истории нашей… Ну да ладно, отвлекся я… Я ж еще и не начал выскабливаться перед вами, я только подхожу к этому… Так вот, вызвал меня ночью Либачев… Было это, как сейчас помню, четырнадцатого июня сорок первого года… На стуле посреди его кабинетика сидел человек в шелковой сорочке какого-то нежно-кремового, невиданного мною раньше оттенка, брюки на нем были модные, широченные, расклешенные, с серебряной искоркой, туфли, хоть и без шнурков, на босу ногу, но — лаковые, с тупым носком, я такие только в кино и видал…

— Вот, — сказал Либачев, — смотри на этого типа! Смотри и запоминай каждое его слово!

— Я не «тип», а дзержинец, — ответил арестант с довольно заметным акцентом. — Меня в ЧК лично Феликс Эдмундович принимал…

— Один он? — спросил Либачев. — Или еще кто с ним был?

— Были.

— Фамилии, конечно, позабыл?

— А почему вы мне «тыкаете»? Научитесь соблюдать чекистский кодекс.

Либачев задумчиво повторил слова арестованного, словно бы осматривая их, как диковину какую, и чеканно повторил вопрос, перейдя на «вы».

— Фамилии помню, — ответил арестованный, — Артузов там был, Уншлихт и, кажется, Беленький.

— Очень замечательно, — кивнул Либачев. — А Кедрова не было?

— С товарищем Кедровым я познакомился на следующий день… Я с ним работал до двадцать седьмого года.

— Я могу записать ваше показание в протокол?

— Это — можете.