JК
Клубок змей :: Мориак Франсуа
Страница: 207 из 237Не поворачивая головы, я торопливо произнес:
– Ну что, Амели, как ваша дочка? Все в Совтере живет?
Амели склонила ко мне свое темное, обветренное лицо и, поглядев на меня, ответила:
– Да ведь вы же знаете – умерла она. Двадцать девятого числа, на святого Михаила, как раз десять лет будет. Разве вы не помните?
Муж ее ничего не сказал, только сурово посмотрел на меня: он подумал, что я нарочно притворяюсь, будто забыл об их несчастье.
Я пробормотал: «Простите меня… Стар стал… голова не работает…» И как всегда, когда я чем-нибудь бываю смущен и робею, у меня вырвался тихий смешок, – я не мог подавить этого нелепого смеха. Эрнест сказал обычным своим тоном: «Кушать подано».
Я встал и направился в плохо освещенную столовую, сел за стол напротив Изы – тени Изы. А вон там прежде сидела Женевьева, дальше – аббат Ардуэн, а рядом с ним – Гюбер… Я искал глазами стоявший когда-то между окном и буфетом высокий стульчик Мари, – он после нее служил Янине, а потом дочери Янины. Я с трудом проглотил несколько кусочков; мне страшен был взгляд человека, прислуживавшего за столом.
В гостиной топился камин, жарко пылали сухие лозы. В этой комнате сменявшие друг друга поколения, как море, отступающее в часы отлива, оставили свои ракушки – альбомы, шкатулочки, дагерротипы, карселевские кенкеты [2] . В горках хранились мертвые безделушки. Со двора доносился тяжелый стук конских копыт и скрип деревянного пресса для винограда, работавшего у самого дома. Звуки эти надрывали мне сердце. «Дети, милые вы мои, почему не приехали?» – жалобно стонал я.
– Ну что, Амели, как ваша дочка? Все в Совтере живет?
Амели склонила ко мне свое темное, обветренное лицо и, поглядев на меня, ответила:
– Да ведь вы же знаете – умерла она. Двадцать девятого числа, на святого Михаила, как раз десять лет будет. Разве вы не помните?
Муж ее ничего не сказал, только сурово посмотрел на меня: он подумал, что я нарочно притворяюсь, будто забыл об их несчастье.
Я пробормотал: «Простите меня… Стар стал… голова не работает…» И как всегда, когда я чем-нибудь бываю смущен и робею, у меня вырвался тихий смешок, – я не мог подавить этого нелепого смеха. Эрнест сказал обычным своим тоном: «Кушать подано».
Я встал и направился в плохо освещенную столовую, сел за стол напротив Изы – тени Изы. А вон там прежде сидела Женевьева, дальше – аббат Ардуэн, а рядом с ним – Гюбер… Я искал глазами стоявший когда-то между окном и буфетом высокий стульчик Мари, – он после нее служил Янине, а потом дочери Янины. Я с трудом проглотил несколько кусочков; мне страшен был взгляд человека, прислуживавшего за столом.
В гостиной топился камин, жарко пылали сухие лозы. В этой комнате сменявшие друг друга поколения, как море, отступающее в часы отлива, оставили свои ракушки – альбомы, шкатулочки, дагерротипы, карселевские кенкеты [2] . В горках хранились мертвые безделушки. Со двора доносился тяжелый стук конских копыт и скрип деревянного пресса для винограда, работавшего у самого дома. Звуки эти надрывали мне сердце. «Дети, милые вы мои, почему не приехали?» – жалобно стонал я.