JК
Любостай :: Личутин Владимир Владимирович
Страница: 178 из 564А пенье меркло за спиною, как наважденье…
Прежде часовенка была каменная, с главкой, но в тридцатом году ее сжег Мизгирев. Позднее моленную набрали в паз из тонкого кругляка, плоскую крышу покрыли толем. Эта сараюшка мало чем напоминала о своей принадлежности. Снаружи у входа саженный крест, обвешанный пеленами; внутри, вокруг колодезного сруба, тоже развешаны полотенца, на крохотном столике печатная бумажная иконка с непонятным ликом. В этот раз в самодельной часовенке было особенно убого, сиротливо и неприглядно. Чавкала под ступнями жирная грязь. Лизанька отстала и, полузакрыв глаза, думала о чем-то своем; чайник позвякивал в руке, как коровье ботало, и случайные жестяные звуки в черном мокром ольховнике настораживали. Может, от времени, от затяжной весны, но все меркло вокруг, сруб покосился, половичка выпала, скатерка на столе еще больше посерела от грязи, пелена на кресте повыцвели от дождей и снегов, покрылись желтыми разводами. Святая вода в срубе оказалась глубоко, и Бурнашов едва зачерпнул кружкой. Лиза отпила мелкими глотками, в ее сухом лице появилось прекрасное, молитвенное: полуотвернувшись, она плеснула себе на грудь, в полураспах одежонки. Они, наверное, загадали одинаково, потому что взглянули друг на друга и смутились. Слова были лишними. Бурнашов омыл жене лицо, обжигаясь пальцами о ее тонкую прозрачную кожу; она обвела прохладной рукою твердое скуластое лицо мужа и замедлила ладонь, прикрыв ему глаза.
Прежде часовенка была каменная, с главкой, но в тридцатом году ее сжег Мизгирев. Позднее моленную набрали в паз из тонкого кругляка, плоскую крышу покрыли толем. Эта сараюшка мало чем напоминала о своей принадлежности. Снаружи у входа саженный крест, обвешанный пеленами; внутри, вокруг колодезного сруба, тоже развешаны полотенца, на крохотном столике печатная бумажная иконка с непонятным ликом. В этот раз в самодельной часовенке было особенно убого, сиротливо и неприглядно. Чавкала под ступнями жирная грязь. Лизанька отстала и, полузакрыв глаза, думала о чем-то своем; чайник позвякивал в руке, как коровье ботало, и случайные жестяные звуки в черном мокром ольховнике настораживали. Может, от времени, от затяжной весны, но все меркло вокруг, сруб покосился, половичка выпала, скатерка на столе еще больше посерела от грязи, пелена на кресте повыцвели от дождей и снегов, покрылись желтыми разводами. Святая вода в срубе оказалась глубоко, и Бурнашов едва зачерпнул кружкой. Лиза отпила мелкими глотками, в ее сухом лице появилось прекрасное, молитвенное: полуотвернувшись, она плеснула себе на грудь, в полураспах одежонки. Они, наверное, загадали одинаково, потому что взглянули друг на друга и смутились. Слова были лишними. Бурнашов омыл жене лицо, обжигаясь пальцами о ее тонкую прозрачную кожу; она обвела прохладной рукою твердое скуластое лицо мужа и замедлила ладонь, прикрыв ему глаза.