JК
Любостай :: Личутин Владимир Владимирович
Страница: 336 из 564С последним замирающим протяжным всхлипом, когда помертвелая душа Бурнашова вовсе пропадала, вдруг блеснули круглые очочки Чегодаева, и горящие свечи отразились в них, как два желтых яростных зрака.
– Не терплю воя, – вступил Чегодаев. – Боже, ведь никакой песенной культуры. Еще сто лет понадобится, чтобы образовать, чуточку приблизить его к Европе. Что и говорить, Азия, дикая Азия…
Бурнашов сидел набычившись, тупо, меркло воспринимая слова, еще во власти не умершей песни; она мерцала, истекала тонким гудом, сворачивалась, укладывалась в груди, чтобы вновь воспрянуть однажды; но каждое слово, как туземная стрела, летело прямо в душу Бурнашова, чтобы отравить, обескровить ее. Они ударялись в кольчужку, окутавшую тело, и не проникали, сквозь не ранили, не кровавили, как бы того хотелось Чегодаеву. Так пусть свистят и плачут стрелы хвостовым опереньем; что для слабого народа кончина, то для сильного пробужденье ото сна.
– И песня прекрасна, и Алексей Федорович пел замечательно, – решительно возразил Миша Панин и поцеловал Бурнашова в щеку…
* * *
Все разбрелись по квартире, мужчины потянулись в кабинет Чегодаева курить, лишь Бурнашов соображал, сейчас уходить или погодить. Он одно знал твердо, что здесь не останется долее, как бы ни задерживали. С сестрой бы проститься надо, подумал он и отправился на розыски.
– Не терплю воя, – вступил Чегодаев. – Боже, ведь никакой песенной культуры. Еще сто лет понадобится, чтобы образовать, чуточку приблизить его к Европе. Что и говорить, Азия, дикая Азия…
Бурнашов сидел набычившись, тупо, меркло воспринимая слова, еще во власти не умершей песни; она мерцала, истекала тонким гудом, сворачивалась, укладывалась в груди, чтобы вновь воспрянуть однажды; но каждое слово, как туземная стрела, летело прямо в душу Бурнашова, чтобы отравить, обескровить ее. Они ударялись в кольчужку, окутавшую тело, и не проникали, сквозь не ранили, не кровавили, как бы того хотелось Чегодаеву. Так пусть свистят и плачут стрелы хвостовым опереньем; что для слабого народа кончина, то для сильного пробужденье ото сна.
– И песня прекрасна, и Алексей Федорович пел замечательно, – решительно возразил Миша Панин и поцеловал Бурнашова в щеку…
* * *
Все разбрелись по квартире, мужчины потянулись в кабинет Чегодаева курить, лишь Бурнашов соображал, сейчас уходить или погодить. Он одно знал твердо, что здесь не останется долее, как бы ни задерживали. С сестрой бы проститься надо, подумал он и отправился на розыски.