JК
Митина любовь :: Бунин Иван Алексеевич
Страница: 44 из 73Что ж вы монахом-то живете? Ай мало баб, девок?
Митя не отозвался и опустил глаза на книгу.
- Ты где был? - спросил он, не глядя.
- Был на почте, - сказал староста. - И, конечно, писем никаких там нету, кроме одной газетки.
- Почему же "конечно"?
- Потому, что, значит, еще пишут, не дописали, - ответил староста грубо и насмешливо, обиженный тем, что Митя не поддержал его разговора. Пожалуйте получить, - сказал он, протягивая Мите газетку, и, тронув лошадь, поехал прочь.
"Застрелюсь!" - подумал Митя твердо, глядя в книгу и ничего не видя.
XVIII
Митя и сам не мог не понимать, что нельзя и вообразить себе ничего более дикого, как это: застрелиться, раздробить себе череп, сразу оборвать биение крепкого молодого сердца, оборвать мысль и чувство, оглохнуть, ослепнуть, исчезнуть из того несказанно прекрасного мира, который только теперь впервые весь открылся перед ним, мгновенно и навеки лишиться всякого участия в той самой жизни, где Катя и наступающее лето, где небо, облака, солнце, теплый ветер, хлеба в полях, села, деревни, девки, мама, усадьба, Аня, Костя, стихи в старых журналах, а где-то там - Севастополь, Байдарские ворота, сиреневые знойные горы в сосновых и буковых лесах, ослепительно-белое, душное шоссе, сады Ливадии и Алупки, раскаленный песок у сияющего моря, загорелые дети, загорелые купальщицы - и опять Катя, в белом платье, под белым зонтиком, сидящая на гальке у самых волн, слепящих своим блеском, вызывающих невольную улыбку беспричинного счастья...
Митя не отозвался и опустил глаза на книгу.
- Ты где был? - спросил он, не глядя.
- Был на почте, - сказал староста. - И, конечно, писем никаких там нету, кроме одной газетки.
- Почему же "конечно"?
- Потому, что, значит, еще пишут, не дописали, - ответил староста грубо и насмешливо, обиженный тем, что Митя не поддержал его разговора. Пожалуйте получить, - сказал он, протягивая Мите газетку, и, тронув лошадь, поехал прочь.
"Застрелюсь!" - подумал Митя твердо, глядя в книгу и ничего не видя.
XVIII
Митя и сам не мог не понимать, что нельзя и вообразить себе ничего более дикого, как это: застрелиться, раздробить себе череп, сразу оборвать биение крепкого молодого сердца, оборвать мысль и чувство, оглохнуть, ослепнуть, исчезнуть из того несказанно прекрасного мира, который только теперь впервые весь открылся перед ним, мгновенно и навеки лишиться всякого участия в той самой жизни, где Катя и наступающее лето, где небо, облака, солнце, теплый ветер, хлеба в полях, села, деревни, девки, мама, усадьба, Аня, Костя, стихи в старых журналах, а где-то там - Севастополь, Байдарские ворота, сиреневые знойные горы в сосновых и буковых лесах, ослепительно-белое, душное шоссе, сады Ливадии и Алупки, раскаленный песок у сияющего моря, загорелые дети, загорелые купальщицы - и опять Катя, в белом платье, под белым зонтиком, сидящая на гальке у самых волн, слепящих своим блеском, вызывающих невольную улыбку беспричинного счастья...