Наш человек в Гаване   ::   Грин Грэм

И мы вам уже не верим, когда вы кричите, что вам нужны мир, свобода и справедливость. Какая там свобода? Вы думаете только о своей карьере!» Я сказала, что сочувствую тем французским офицерам, которые в 1940 году предпочли забыть о своей карьере, а не о своих семьях. Родина — это куда больше семья, чем парламентская система.

— Господи, неужели вы все это им сказали?

— Да. Я произнесла целую речь.

— И вы на самом деле так думаете?

— Не совсем. Они постарались разрушить нашу веру до основания, даже веру в безверие. Я уже не могу верить ни во что большее, чем мой дом, ни во что более абстрактное, чем человек.

— Любой человек?

Она быстро отошла от него, ничего не ответив, и он понял, что она договорилась до слез. Десять лет назад он бросился бы за ней, но вместе с возрастом приходит невеселая рассудительность. Он следил, как она уходит от него по этой уродливой гостиной, заставленной изжелта-зелеными стульями, и раздумывал: «Дорогой» — это просто манера разговаривать, между нами четырнадцать лет разницы, а главное, Милли, — нельзя совершать поступки, которые могут возмутить ребенка или подорвать его веру, даже если ты ее не разделяешь». Он догнал Беатрису у самой двери и сказал:

— Я прочитал о Джакарте во всех справочниках. Вам нельзя туда ехать. Это страшное место.

— У меня нет выбора. Я пыталась остаться в секретариате.

— Вам хотелось остаться?

— Мы могли бы иногда встречаться в ресторанчике на углу и ходить в кино.