JК
Бриллианты для диктатуры пролетариата :: Семенов Юлиан Семенович
Страница: 162 из 376Будников очень хотел курить, но опасался, что в комнату к Сорокину просочится дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусываямундштук.
– Ну, так как он? – спросил Прохоров. – Не куражился?
– Тяжело было… Сначала я решил, что влип.
– Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.
– Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце.
– Будь здоров, Сорока.
– Твое здоровье, Константиныч…
– Сам чего не пьешь?
– Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо – а потом сразу валит, а Розка – она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода – я эмансипированная…»
Прохоров захохотал:
– Ты что, серьезно к ней присох?
– Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси…
– Как ты уговорился-то с ним?
– Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.
– Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?
– Сказал, что деньгами все не возьмет.
– Это как? Ему и для родителей гроши нужны…
– Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину – бриллианты и сапфиры, половину – золото, в браслетах, кольцах и монетах.
Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся:
– Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?!
– Ты такой же, – сказал Сорокин.
– Ну, так как он? – спросил Прохоров. – Не куражился?
– Тяжело было… Сначала я решил, что влип.
– Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.
– Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце.
– Будь здоров, Сорока.
– Твое здоровье, Константиныч…
– Сам чего не пьешь?
– Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо – а потом сразу валит, а Розка – она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода – я эмансипированная…»
Прохоров захохотал:
– Ты что, серьезно к ней присох?
– Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси…
– Как ты уговорился-то с ним?
– Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.
– Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?
– Сказал, что деньгами все не возьмет.
– Это как? Ему и для родителей гроши нужны…
– Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину – бриллианты и сапфиры, половину – золото, в браслетах, кольцах и монетах.
Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся:
– Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?!
– Ты такой же, – сказал Сорокин.