Памяти Тамары Григорьевны Габбе   ::   Чуковская Лидия Корнеевна

Дней за 10 до смерти она показывала, с трудом присев на постели, как Маша, очень глупая сестра, сто'ит Тусе побрести в ванную, начинает ее уговаривать, въедливым, тупым, настырным голосом:

- Тамара Григорьевна, лягте в коечку! Вы бы легли в коечку!

И как она по телефону уныло отвечает друзьям на расспросы о Тусином здоровье - "Помните песню? - сказала мне Туся слабым голосом, и с совершенно Машиной интонацией пропела:

- Умер бедняга в больнице военной!".

И хотя я вполне понимала ее собственное положение и полную неуместность этой строки - я смеялась, смеялась вместе с ней.

* * * - Еду сегодня в трамвае, - рассказывала Туся, - теснота, трамвай переполнен. Передо мной стоит молодая дама, очень нарядная, шляпка на боку по последней моде, нейлоновые перчатки.

Входит контролер.

- Ваш билет, гражданка!

Дама, с величавой небрежностью, скосив глаза куда-то к затылку:

- У гражданина в заду!

И, повернув голову в пол-оборота, Туся величаво вытягивала кисть через плечо. Интонация и жест были такие точные, что мне казалось - я вижу у нее на руке тугую перчатку, а на волосах - розовую нарядную шляпу.

* * * Туся очень необычно относилась к старости, к старению. Если скажешь о ком-нибудь из знакомых: "Она очень постарела. Была такая хорошенькая, а теперь ничего не осталось", - Туся начинала спорить: "Нет, по-моему, она и сейчас хороша. Имейте в виду, что красота человеческая очень стойкая вещь".

Я говорила, что старые лица, на мой взгляд, будто тряпкой стерты - и не догадываешься, какими они были прежде, в чем была их прелесть, "про что они". "Только увидя молодую фотографию, поймешь: ах, вот какое это было лицо, вот в чем его прелесть".

- Нет, я не согласна, - говорила Туся. - Напротив: только к пятидесяти годам в лице проступает его скрытая красота, его сущность. А в молодых лицах все неопределенно, неуловимо, еще основа не проступила.

* * * - Вы заметили, что люди артистического склад