Последние заморозки   ::   Пермяк Евгений Андреевич

— Руфа, ты только, пожалуйста, не сердись, — снова заговорил он.

— За что же сердиться? — отозвалась она. — Разве ты можешь меня обидеть?

— Нет, но… Мне кажется, Руфина, что ты… — Тут снова помимо его воли роковым образом сорвались слова, просившиеся наружу: — Мне кажется, Руфина, что весь твой внешний облик — причёска, платье, браслеты, сумка, каблуки… и эти золотые серьги… эта брошь демидовских времён… и зонтик с кружевами… и многое другое стало… ну как бы мне сказать… все это стало своеобразным выражением твоего «я», — выпалил Алексей и, покраснев, стал оправдываться: — Как туманно и коряво я говорю!

— Нет, почему же, — возразила Руфина. — Ты очень хорошо умеешь излагать свои мысли.

Наступило молчание. Над их головами усиленно стучал своим носом дятел, выискивая поживу.

— Я обидел тебя, Руфа… Но я не мог. Я должен, я не умею скрывать то, что думаю.

— Да, Алёша. У нас ничего не должно быть спрятанным друг от друга. И мне кое-что хочется сказать тебе.

— Так скажи же…

— Алешенька, сядем. Здесь сухо.

Они сели. Обнялись, и голос Руфины заворковал:

— Милый мой, а не завёлся ли в твоей светлой голове чёрный, противненький червячок зависти?

— Какой зависти? К кому?

— Ко мне. К моим успехам.

Векшегонов вскочил. Его словно ужалила оса. Руфина удержала Алексея за руку и усадила снова.

— Алёша, радость моя, выясним все спокойно и найдём нужные решения.