JК
Расстаемся ненадолго :: Кулаковский Алексей Николаевич
Страница: 229 из 469 – Не узнаете, Никита Минович?
И когда человек, с трудом улыбнувшись, приблизил к свету лицо, Никита Минович удивленно спросил:
– Наш учитель? Веры Устиновны муж?
– Да.
– А это ваш товарищ?
– Да.
– Садитесь, садитесь… Ай-яй-яй! Узнать вас совсем нельзя, – Никита Минович опустил руки на мокрые от пота плечи Зайцева. – Садитесь, товаришок, и вы. Отдыхайте…
Андрея действительно трудно было узнать. Похудевшее вытянувшееся лицо его желтело при свете керосиновой лампы только лбом из-под пилотки да кружочками щек возле суховатого носа, а дальше все покрылось густой щетиной, черной над губой и на подбородке и немного светлее у висков. Даже губы едва выглядывали из нее, если Андрей не улыбался, не говорил. Глаза Сокольного запали, их почти не видно было из-под таких же черных, как борода, бровей. Расстегнутый ворот просоленной потом, во многих местах разорванной гимнастерки не сходился на шее, обмотанной чем-то похожим на мокрую мочалку. Но на боку у него все же висела планшетка, а на петлицах блестели треугольники: на одной три, на второй два.
– Немцы тут есть?
– Не на ночь будь сказано! – отмахнулся старик. – Нет пока никакого черта.
– Все же лампу давайте потушим, – предложил Андрей, – мало ли кто может заглянуть.
– Не потушим, а сделаем вот как. – Почти неслышно ступая босыми ногами, Трутиков подошел к полочке, где стояла лампа, прикрутил фитиль, а потом с чисто женской подвижностью метнулся к окнам, задернул занавески.
И когда человек, с трудом улыбнувшись, приблизил к свету лицо, Никита Минович удивленно спросил:
– Наш учитель? Веры Устиновны муж?
– Да.
– А это ваш товарищ?
– Да.
– Садитесь, садитесь… Ай-яй-яй! Узнать вас совсем нельзя, – Никита Минович опустил руки на мокрые от пота плечи Зайцева. – Садитесь, товаришок, и вы. Отдыхайте…
Андрея действительно трудно было узнать. Похудевшее вытянувшееся лицо его желтело при свете керосиновой лампы только лбом из-под пилотки да кружочками щек возле суховатого носа, а дальше все покрылось густой щетиной, черной над губой и на подбородке и немного светлее у висков. Даже губы едва выглядывали из нее, если Андрей не улыбался, не говорил. Глаза Сокольного запали, их почти не видно было из-под таких же черных, как борода, бровей. Расстегнутый ворот просоленной потом, во многих местах разорванной гимнастерки не сходился на шее, обмотанной чем-то похожим на мокрую мочалку. Но на боку у него все же висела планшетка, а на петлицах блестели треугольники: на одной три, на второй два.
– Немцы тут есть?
– Не на ночь будь сказано! – отмахнулся старик. – Нет пока никакого черта.
– Все же лампу давайте потушим, – предложил Андрей, – мало ли кто может заглянуть.
– Не потушим, а сделаем вот как. – Почти неслышно ступая босыми ногами, Трутиков подошел к полочке, где стояла лампа, прикрутил фитиль, а потом с чисто женской подвижностью метнулся к окнам, задернул занавески.