Рожденные бурей   ::   Островский Николай Алексеевич

Могельницкий поднялся. Он поправил рукой высокий, обшитый золотым жгутом воротник шинели, словно ему было трудно дышать, и докончил свою мысль:

– Так будьте добры приступить к делу. Прежде всего – приказываю сегодня ночью расстрелять всю эту шваль в тюрьме. Выведите их за город куда-нибудь подальше. Пусть завтра об этом расклеят во всем городе извещение от моего имени.

– Слушаюсь.

– Затем, если кто-нибудь высунет нос на улицу после семи часов вечера, – расстреливайте! – Эдвард с силой натянул перчатку на руку. – Надо загнать скот в стойла. Стадо есть всегда стадо. На то и существует плетка.

За окном завывал гудок.

– И чтобы я больше не слыхал от вас, пане капитане, таких ответов… Вроде того, что вы не могли справиться с одним человеком, который все-таки воет до сих пор.

– Там Заремба. Гудок должен прекратиться, папе полковник.

Могельницкий, не слушая его, пошел к двери.

– Вы поедете со мной.

Стоящий на часах жандармский капрал отдал им честь и, когда они сошли вниз, вошел в кабинет Вроны и сел у телефона.

Перед штабом выстроился взвод кавалерии.

Владислав Могельницкий ездил перед строем, прилипая толстым задом к седлу, то и дело поправляя обшитую серебром конфедератку. Увидев брата и Врону, дал шпоры коню и закричал, срываясь на визг:

– Взвод, сми-и-и-рно!

Эдвард сунул ногу в стремя, сделал усилие, чтобы «легко» вскочить в седло.